Любимая
Шрифт:
— Понравилось, сучка? — спросил Рустем, занося руку для удара. — Добавить? Или выебать вначале? А? Что? Не слышу!
Я не могла выдавить внятного звука — только корчилась и хрипела, поджав под себя ноги. Рустем стал срывать с меня одежду, делая это грубо и жестоко, как заправский насильник.
– Rustem, stop it, — Салли уже сидела на постели, и я заметила, что взгляд у нее какой–то странный, расфокусированный, а руки шарят вокруг себя, будто бы Салли искала что–то в темноте.
Когда на мне остались одни стринги, дар речи наконец–то соизволил
— Ты сядешь, — прошептала я. — Если сделаешь это. Или за убийство. Уходи лучше, и я все забуду.
— Поверить бляди — себя наебать, — глумливо произнес Рустем, но раздевать меня перестал.
— Можешь не верить, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Сейчас тебе еще нечего предъявить, но потом будет уже поздно.
— Да я и не хочу тебя, — сказал Рустем, упруго поднимаясь с пола. — В Союзе пришлось бы тебя закатать в асфальт, в педагогических целях. А тут живи, только место свое знай, прошмондовка. Из–за такой как ты на хер надо жизнь свою портить?
— Рустем, почему ты бьешь Анну? — спросила Салли слабым голоском, продолжая совершать бессмысленные движения руками.
— Что ты сотворил с ней, Рустем? — спросила я, подтягивая к себе собственную одежду, которую нужно было срочно постирать.
— А что? — произнес Рустем, натягивая туфли. — Ты тоже не прочь втереться?
— Я никогда ее такой не видела, — сказала я. — Что ты ей дал?
— За щеку! — с готовностью отозвался Рустем.
Очень дурацкий разговор, подумала я, приподнимаясь, по-прежнему комкая у груди свои вещи. Что бы я ни сказала этому скоту, все как–то получается некстати, все приносит неприятности, оборачивается против меня самой.
— На клык! — продолжал глумиться Рустем. — Могу и тебе заправить аналогично.
Наконец, он полностью оделся, ущипнул Салли за грудь, хозяйски шлепнул меня по заду, достал из кармана рубашки черные очки и водрузил их на лицо. Я заметила, что у Рустема, как и у многих азиатов, очки удерживались не столько переносицей, сколько высокими скулами.
— Адиос, девчонки! — выходная дверь захлопнулась, отсекая Рустема от моей жизни.
— Анна, — позвала Салли, по-прежнему не вставая с кровати, — почему ты не одеваешься?
Я, не произнеся ни слова, отвернулась от китаянки и ушла в ванную. Включила душ, чтобы слезы смешивались с водой. Потом стала наполнять ванную, потому что знала уже, что в трудные минуты мне очень помогает погружение в воду. Возможно, это действует так же и на других людей — ведь все мы появились на свет из утробы, где околоплодные воды хранили и берегли нас, пока мы были никем, не мыслили, не существовали…
Незаметно для себя самой я уснула, а открыла глаза оттого, что Салли уже стояла обеими ногами в воде и пыталась опуститься между моих коленей.
— Что он тебе задвинул? — спросила я без всякого сочувствия в голосе.
— Кристалл, — Салли потупила раскосые глаза и наконец устроилась напротив меня.
— Ты что, наркоманка?
— Нет, что ты, — сказала Салли. — Я боюсь таких сильных вещей, это же не травку
— Тогда какого черта?
— Думала, сделать ему приятно, — пискнула Салли. — Он совсем немного сыпанул на головку…
— Идиотка, — произнесла я без выражения. Сердиться на китаянку всерьез было все равно, что сердиться на ветерок или на дождик.
— Из–за меня ты пострадала, — констатировала Салли.
— Молчи, овца, — сказала я, закрывая глаза. Что бы там ни случилось, виноватой во всем была только я сама. Ведь понимала же я, что представляет собой Салли. Понимала, но все равно доверяла ей, не ожидая, что подлянка с ее стороны все равно неизбежна.
Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Вроде и не забывала я это изречение, и старалась не общаться с недалекими людьми. Если бы такая как Салли была из наших, то я вряд ли сошлась бы с ней так близко. Экзотика, подумала я, вот что сыграло роль. А теперь пора с этим заканчивать — хорошего понемножку…
— Салли, перестань, — со злостью в голосе произнесла я, чувствуя, как ручки китаянки гладят мои ноги, а ее маленькая ножка забралась совсем не туда, где мне приятно было бы ее чувствовать в этот день. — Тебе пора собираться на работу.
— Но еще рано…
— Ничего, — сказала я, — пока оденешься да накрасишься, будет в самый раз. Кстати, передашь Эдику, что я болею.
В этот вечер мне хотелось побыть одной, прогуляться по Кельну, сделать звонки в Москву и в Австрию. Но, пока Салли одевалась, я легла на свою кровать, намазалась мазью от синяков и делала вид, будто собираюсь остаться дома.
Салли подошла ко мне, уже полностью одетая, с помадой на губах и стрелками на веках. В руке у нее была какая–то бумажка.
— Прости меня, — сказала Салли, дотрагиваясь до моей головы. — Пожалуйста.
— Я не сержусь.
— Но ты расстроена, я вижу это.
— Иди уже на работу.
— Хорошо, — сказала Салли. — Возьми это. Здесь мой адрес и телефон в Шанхае. Давно уже собиралась тебе дать. На всякий случай.
— Спасибо, — сказала я. — Запиши номер моей российской трубы.
Голос матери, уютный и спокойный, вызывал желание поговорить с ней подольше — зарядиться ее душевным благополучием.
— Как там Всеволодович? — поинтересовалась я.
— Замуж зовет, — без особенных эмоций отозвалась мама.
— А ты что?
— Я пока ничего, проверяю серьезность чувств.
— Ма, у тебя сегодня день юмора?
— А что смешного я сказала?
В самом деле, подумала я, ничего смешного. Разве это шутка — мать, способная любить после папы? Вот я уже не могу влюбляться после Егора, а ведь мои родители были связаны намного больше, чем я и Егор, не только провели друг с другом неизмеримо больше времени, но ведь была и я… Я! Наверное, мне только кажется, что я неглупая и опытная. Только что меня неожиданно огорчила китаянка Салли, простая и прямая, как карандаш. Ничего удивительного, если в следующий раз сюрприз приподнесет родная матушка.