Любимец
Шрифт:
Я взялся за хвост ползуна — шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук.
— Они знают, что Кривой не любимец, — сказал я, повернувшись к Ирке.
Я ведь ни разу не признавался, что я — бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять.
— Теперь тебя ищут?
— Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.
— Найдут, — сказала Ирка. — Уходить надо.
— Они и вас хотят убить.
— Когда?
— Через пять недель.
— Почему?
— Чтобы
Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей — ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.
— Давай убежим, — сказал я.
— Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.
— Дела?
— А что, разве у человека не бывает дел?
— Они за мной придут!
— Пускай приходят, — сказала Ирка равнодушно. — Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает.
— Они ее не будут допрашивать?
— Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.
Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.
Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.
За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда — на разделку и переработку. Фабрика у нас была не маленькая!
Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали.
Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, — я находился но власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.
Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.
Я остановился.
— Ты с ней поговорил? — произнес женский голос.
Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.
— Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?
— Мое дело.
— Она не обманет?
— Я ей достаточно пообещала.
Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке.
Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.
Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.
— Надо спешить, — сказала Ирка.
Я мог хорошо разглядеть ее, Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, — два шага вправо, два шага влево.
— Завтра утром, — сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся и я узнал Хенрика — нашего надсмотрщика.
— Кто его повезет? — спросила Ирка.
— Лысый. Кто же еще?
— А нельзя, чтобы ты?
— Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.
— Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать — нет.
Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.
Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся…
К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.
— Ну сколько тебя ждать! — накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне.
— Все в порядке. — Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.
— Говори.
— Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать…
— Короче, где ящик?
— Жан тащит.
В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик.
Хенрик пошел к нему навстречу.
— Тебя никто не видел?
— Вроде не видел.
— Они считать не будут?
— Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?
— Ирка, отдай ему, — сказал Хенрик.
Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.
— Считать не надо, — сказала она.
И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу и вся куча железа начала угрожающе крениться.
— Беги! — закричал Хенрик.
Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже — мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь… Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.
Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.
Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос: