Любимец
Шрифт:
— А кто же?
— Жабы много опытов делали над людьми — это точно известно. И говорят, они специальных людей вывели, чтобы они были послушные, чистые и без всяких недостатков.
— А зачем? — спросил я. — Им что, нас мало?
— А нас, отсталых, они тогда ликвидируют. Были и не стало.
— Но зачем, зачем? — настаивал я, словно на самом деле был искусственным человеком и старался понять, зачем я нужен.
— Чтобы им не беспокоиться, чтобы мы им не мешали, чтобы они, наконец, вздохнули спокойно!
Мне
— Но ты же видел, из меня кровь текла, когда я с Добрыней дрался, — сказал я.
— Это, считай, тебя и спасло — а то бы мы тебя обязательно ночью развинтили, чтобы посмотреть, как ты тикаешь.
Я не сразу ответил ему — то, о чем он говорил, мне было непонятно, но непонятность была многослойной и тревожной, словно луковица: ты снимаешь слой, а там другой, похожий, но другой.
— Ты прости, — сказал я, решив, что лучше показаться глупым, чем рисковать жизнью. — Но мне не все понятно. Ведь спонсоры прилетели к нам, чтобы навести порядок. Раньше мы жили отвратительно: мы губили нашу природу, не осталось чистой воды и воздуха, люди воевали друг с другом, голодали, болели спидом и холерой. Мы были обречены на гибель, но тут, на наше счастье, к нам прилетели спонсоры, которые нас спасли.
— От чего? — спросил Батый.
— От гибели.
— Я это уже слышал, — сказал Батый. — Знаешь, где? В колонии, куда угодил мальчишкой. Там у нас был такой Проводник, он нас учил про спонсоров. Только никто ему не верил — мы все уже успели пожить и знали этим жабам цену.
— В колонии? Что это такое?
— Это тюрьма, тебя держат там, пока ты подрастешь, а потом распределяют — кого на фабрику, кого на живодерню, а меня вот — на шахту.
— Я всегда думал, что живодерня — это шутка. Это шутка?
Батый рассмеялся, показывая неровные зубы.
— Попадешь — узнаешь, какая шутка.
— Ты рассказывай, — попросил я. — Про колонию.
— Про колонию я забыл, — сказал Батый. — Про колонию нечего рассказывать.
— Расскажи про господ спонсоров. Ведь правда, что они наши братья по разуму?
— Ты и это выучил?
— Нет, ты скажи! Мне это очень важно знать!
— Это только пустая фраза! Братья по классу, братья по духу, братья по разуму. Я думаю, им у себя тесно, вот они к нам и забрались.
— Скажи, зачем они прилетели?
— Для искусственного человека ты слишком настырный, — сказал Батый и поднялся.
На площадку вышел Прупис и сказал:
— На позицию! Сейчас будем отрабатывать выпад с последующим колющим ударом в печень. Встали! Ланселот, ты что отстаешь? Я этого не люблю.
Вечером Прупис пришел к нам в комнату, сел на край кровати, на которой я лежал, вымотанный тренировкой так, что мог шевелить только языком, да и то с трудом.
Он протянул мне несколько разной формы кусков кожи.
— Такие подойдут? — спросил он.
Я сразу
— Подойдут. Мне еще будет нужен острый нож.
— Сам наточишь, — сказал Прупис и добавил, обращаясь к лежавшему на соседней койке Батыю: — Покажешь ему, где взять нож.
Громко топая и разговаривая, в комнату вошли человек пять ветеранов, которые куда-то ходили, пока мы тренировались.
— Не так громко, — сказал Прупис. — И не надо песен.
Ветераны покорно замолкли и стали громко шептаться. Один из них упал, остальные шикали друг на друга.
— Напились, как скоты, — сказал Прупис. — Но я их не осуждаю — такая уж у нас сволочная жизнь. Никогда не знаешь, сколько тебе осталось.
Батый закрыл глаза и сделал вид, что спит. Но я чувствовал, что он не спит, ему интересно, о чем мы будем разговаривать. А я тоже понимал, что мы будем разговаривать, иначе бы Прупис не присаживался на кровать — дал бы мне кожу, и дело с концом.
— Мне Лысый намекнул, — сказал Прупис негромко, — что ты — любимец.
От этого слова Батый открыл глаза.
— Что в этом страшного? — спросил я. — То меня обвиняют, что я искусственный, и грозятся разобрать на винтики, то вы говорите, что я любимец. Я ничего не понимаю.
— Я тебе задал простой вопрос, и мне нужен на него простой ответ. Ты любимец?
— Да, — сказал я не без колебаний. — А чего в этом плохого? Разве я виноват?
— Никто не виноват в том, что с нами делают жабы, — сказал тихо Прупис. — Но все-таки лучше, когда люди не знают, что ты любимец. Любимцев мало кто видел, про любимцев думают, что все они — жабьи собаки. Им нельзя верить, они… ну, как животные. Не люди, а животные, только домашние. Собак жабы потравили, и вместо них любимцы.
— Это все вранье! — сказал я громче, чем надо было — кто-то еще обернулся в нашу сторону. — Любимцы тоже разные бывают.
— А кто знает? — сказал Прупис. — Мы все живем по своим углам и не знаем. Теперь я гляжу на тебя и вижу, что ты — как человек. А почему ты сбежал?
— Надоело, — соврал я. — Надоело быть любимцем. Хочу, чтобы меня не любили.
— Шутишь, — сказал Прупис. — Ну шути, шути. Ты мне нравишься, но все же будь осторожен.
Он поднялся и ушел. Вова Батый повернулся ко мне и сказал:
— А мне говорили, что любимцев выводят в специальных лабораториях и мозги у них вынимают.
— Я сейчас у тебя мозги выну, — мрачно сказал я. Мне спорить не хотелось.
— Я думал, что любимцы хорошо живут, — продолжал Батый, не обратив внимания на мое предупреждение, — что у них жрать — от пуза! И чистые они.
— Жрать от пуза, — сказал я. — Сколько хозяйка даст, столько и съешь.
— И дом, и чисто, — сказал Батый, с непонятной мне завистью.
— А ты что, хотел бы?