Любимое блюдо
Шрифт:
– Будешь чесночный хлеб?
– Ага.
Я налила себе холодного чая.
– Ты в порядке?
– спросил он, даже не взглянув на меня.
Я слышала, как сорвался его голос. Если бы отец заплакал, то ни для одного из нас не было бы никакого спасения.
– Я в порядке, - ответила я.
Это была неправда, но я не могла в открытую сказать ему, что самой большой ложью являлась моя свобода. Я не была уверена, что он сможет правильно меня понять.
Папа лишь кивнул.
– Твоя мама волновалась. Мы оба волновались. Она может вести себя слегка странно, но она просто не знает, как справиться
– Я знаю.
И я действительно знала. Трагедия обоих моих родителей заключалась в том, что ни один из них не был плохим человеком. Они всегда любили меня и мою сестру. Просто не всегда могли справиться с ситуацией. Хотя я подозревала, что чаще всего слабым звеном оказывалась моя мать.
Когда микроволновка издала звуковой сигнал, я вытащила тарелку и набросилась на еду как оголодавшая. Это была моя первая нормальная еда за день. Я не завтракала, а порция из фаст-фуда просто не считалась.
Папа еще несколько минут молча простоял на кухне, глядя на меня. Было очевидно, что ему хотелось спросить о чем-то еще, и я знала, о чем именно. Он хотел узнать, какая версия событий была правдивой. Была ли я чей-то пленницей, чтобы он мог обезуметь от горя? Или я просто сбежала, чтобы он мог разозлиться? Но отец, как всегда промолчал.
С грязью, которая меня покрывала, можно было предположить что-то, по крайней мере, близкое к правде. Но если бы у меня случился какой-то срыв, и я куда-нибудь сбежала, то вернувшись назад и обнаружив могилу со своим именем, результат был бы идентичным. Для них лучше было ничего не знать. Пусть лучше сердятся на меня.
В дверь снова позвонили. Очередная группа детей. Я поставила пустую тарелку в раковину и направилась к двери. Я хотела сделать что-то нормальное. Даже если мое сердце в этом не участвовало, я хотела вновь стать частью общества, например, раздав конфеты соседским детям в маскарадных костюмах.
Мама была на половине пути к входу, когда я остановила ее, забрав из рук миску с конфетами, и открыла дверь. Но передо мной оказались не маленькие принцессы с херувимами и миниатюрные гоблины. Я верила, что была осторожной, и меня никто не узнал, но ошибалась.
Стеклянная миска разбилась о крыльцо, и все конфеты рассыпались по полу.
На лужайке выстроилась толпа журналистов с яркими софитами, камерами и микрофонами. Некоторые из них держали в руках блокноты, в которые они яростно записывали свои заметки. Возможно, отмечая, во что я одета, выражение моего лица, выглядела ли я оскорбленной, похудевшей или нет.
Я прищурилась, уставившись на море нетерпеливых лиц людей, для которых моя травма равнялась их зарплате. Я слышала, как щелкали затворы камер, видела, как на мне фокусировались их объективы, и думала: будет ли он следить за новостями из своей крепости. Еще один способ контролировать меня. Очередная возможность за мной наблюдать.
– Мисс Варгас, - это был не один голос, их было много. И все они жаждали крови, затягивая на моей шее петлю.
– Почему вы не обратились в полицию?
– Вас похитили? Преступник все еще на свободе?
– Эмили...
– Мисс Варгас, вас удерживали против вашей воли?
– Что произошло?
– Вы можете сделать заявление?
– Мисс Варгас...
Я закрыла дверь и заперла ее на замок. Кошмар начался.
Глава 11
Я
Они были обычными зеваками. Эти люди создали целую организацию, чтобы у них была возможность с нездоровым любопытством следить за крахом некой Эмили Варгас.
У меня не было иного выхода, кроме как поговорить с полицией. Я заранее решила, что не стану сдавать его. Мысль о том, что человек, которого я называла Хозяином, окажется заперт, беспокоила меня больше всего на свете.
Я с удовольствием продолжала бы молчать, но тогда это было бы расценено как препятствие правосудию. Правосудие. Как будто у кого-то кроме меня имелось на него право. Это было преступление против меня, а не против полиции, штата или страны. То, что меня заставляли подчиняться правилам общества, было еще одним видом порабощения. Поэтому я сделала то, что должна была. Я солгала.
Я сказала им, что никогда точно не знала, где находилась, но однажды он связал меня, завязал мне глаза и усадил в машину, после чего несколько часов вез в неизвестном направлении, а затем высадил на обочине дороги. К тому времени, когда я избавилась от веревки и сняла с глаз повязку, он уже уехал. Я рассказала им, что пара человек, которых я остановила на шоссе, объяснили мне, что я в Небраске, после чего они помогли мне добраться до дома.
Конечно же, об этом сообщили в вечерних новостях, обратившись к тем, кто подобрал кого-то, похожего на меня в том месте, которое я описала, с убедительной просьбой позвонить в полицию и сообщить любую имеющуюся информацию. Несколько человек позвонили.
Были ли они чудиками, пытающимися заполучить свои пятнадцать минут славы, или людьми, которые действительно подобрали автостопщика и подумали, что это я, но они так и не помогли продвинуться в расследовании. Полиция не получила никаких зацепок.
Я сожгла одежду и обувь, которые были на мне надеты, продолжая изображать из себя наивную жертву и утверждая, что мне слишком тяжело вспоминать о проведенном в неволе времени. Никто так и не узнал о складе.
Договор годовой аренды заканчивался, и в ближайшее время мне предстояло либо внести оплату за следующий год, либо начать оплачивать его по месяцам. Меня мучил вопрос, как долго я буду продолжать оплачивать хранилище, чтобы защищать своего мучителя от наказания, а может это был просто еще один из способов заставить страдать саму себя.
Как только с дачей показаний было покончено, я впала в режим ленивого просмотра телевизора. Несколько раз ко мне приезжали друзья, но у меня не было ни сил, ни желания, попросить их остаться. Это было слишком похоже на то, что я двигалась дальше. Хотя вся моя прежняя жизнь закончилась рядом с ним.
Все здесь казалось мне слишком громким. Вокруг было слишком много внешних раздражителей. Я тосковала по той милой тихой комнате, в которой звучала музыка с восточной барабанной дробью, что насквозь пронзала мое тело, пока опускался хлыст. Я скучала по ощущению его тела поверх моего и по губам, которыми он прижимался к моим.