Любимые дети
Шрифт:
— Таймураз хочет жениться.
— Таймураз?! — раскрываю рот от удивления. — На ком?
— Ты и сам бы должен это знать. Как-никак он брат твой.
— Ладно, — прошу, смутившись, — скажи.
— Она учительница, работает в нашей школе, — мать называет имя ее и фамилию и добавляет: — Городская.
— Да-а, — вздыхаю, — ну и летит же времечко.
— Летит, — соглашается она. — Чем дальше, тем быстрее…
Вижу — мы сидим за столом в нашем старом доме: отец, мать, Чермен и я, а перед нами, малолетний еретик перед святой инквизицией, стоит, опустив голову, Таймураз. Вина его состоит в том, что, не довольствуясь
И вот мы сидим, почесываясь, и отец говорит раздраженно:
«Чтобы завтра же их не было в доме».
Чермен, играющий, как всегда, роль адвоката, замечает скептически:
«Что он их на цепь посадит, что ли?»
Таймураз молчит угрюмо.
«Видишь, — говорю я назидательно, — папу кусают», — и, получив затрещину от Чермена, умолкаю тут же.
«Чтобы я ни одного здесь не видел!» — свирепеет отец.
Почесываясь, мы смотрим на Таймураза, ждем ответа.
«Не будет, — говорит он наконец, — ни одного не останется, — и добавляет мрачно: — Если вы отдадите мне огород».
«Что?!» — удивляется отец.
«Если огород отдадите», — повторяет Таймураз.
«Зачем он тебе?» — мягко спрашивает Чермен.
«Нужен».
«Ладно, — говорит отец, — а что мы зимой будем есть? Где картошку возьмем, кукурузу, фасоль?»
«Я же не в футбол там собираюсь играть, — обижается Таймураз. — Все, что вы с огорода имели, вы получите, и даже больше. Только сажать, полоть и поливать я буду сам».
«А хоть вскопать его нам можно?» — спрашиваю я.
«Копать можно, — милостиво разрешает он. — Только под моим наблюдением».
«А муравьи?!» — яростно чешется отец.
«Они улучшают почву».
«В доме?!»
«В дом они больше не придут, — обещает Таймураз. — Если огород дадите».
«Это смахивает на шантаж», — вставляю я.
«Бери! — выходит из себя отец, сдержанный обычно и спокойный. — Все забирай!»
«Хорошо, — важно кивает Таймураз, — сегодня еще потерпите, а завтра их не будет».
На следующий день муравьи ушли из дома, а мы с интересом смотрели, как Таймураз и два его приятеля малолетних, одноклассники его Абхаз и Ольгерт, прохаживаются по огороду, размечают что-то, о чем-то бормочут деловито, и, насмотревшись на них, отец махнул рукой в отчаянии:
«Что будет, то будет. С голоду не умрем».
Троица эта, земледельцы сопливые, всю весну и все лето, все каникулы свои провели на нашем огороде, сажали, сеяли, окучивали, поливали, над каждым росточком тряслись, и мамаши их, Абхаза и Ольгерта родительницы, то и дело приходили к нам, стояли, пригорюнившись,
«Околдовали их, что ли?»
«Чудо, да и только».
Однако настоящие чудеса были впереди. Осенью три друга-приятеля собрали урожай гораздо больший, чем мы собирали когда-либо, и разницу Таймураз разделил на три части, все по справедливости, и свою долю он отдал нам как вознаграждение за покладистость, а две другие Абхаз и Ольгерт развезли по домам на тележке, той самой, на которой Таймураз прикатил муравейник, развезли, по нескольку рейсов сделав, на радость папам своим и мамам.
Через год об огороде нашем заговорило все село, а еще через год к нам стали захаживать люди, знакомые и незнакомые, стоять подолгу, дивясь пасленовым и бобовым, и крупным, налитым кукурузным початкам. А однажды к нам пожаловал бригадир овощеводческой бригады. Убеленный сединами, ветеран войны и труда, орденоносец, он почтительно беседовал с Таймуразом, с о в е т о в а л с я и наконец попросил семена каких-то особых помидоров и особых огурцов, и мы — отец, мать, Чермен и я — сидели, едва сдерживая улыбки и все еще не зная, как относиться ко всему этому, а Таймураз, сопя сосредоточенно, сыпал семена в самодельные пакеты, клеил, надписывал их, и, уходя, ветеран, благодарный, сказал о нем:
«Большим человеком будет».
Он жил какой-то своей, обособленной жизнью, и если мой мир ограничивался пределами села, района и республики наконец, то Таймураз посредством переписки общался со множеством людей, известных и знаменитых, и те, представьте, отвечали ему, как равному, и никто в нашем селе не получал столько писем, бандеролей и посылок (пакетики с семенами, книги и руководства) от частных лиц и научных учреждений из разных концов страны и даже из-за рубежа — из Мексики, представьте, из Австралии! — и никто не отправлял столько писем и бандеролей (все те же пакетики), как этот удивительный мальчик, которого мы никак не могли научиться принимать всерьез.
И вот они стоят посреди улицы — отец, директор школы, председатель колхоза и Таймураз, только что получивший аттестат зрелости, — и желтеньким, шумливым ручейком их обтекает торопливый выводок гусят.
«Раньше осетины не разводили гусей», — говорит директор школы.
Председатель колхоза, соглашаясь, важно кивает головой.
«Потому что жили в горах», — поясняет директор.
Однако речь идет не о гусях, а о Таймуразе.
«Тут не о чем думать, — говорит директор школы, — он должен стать агрономом».
«Будем платить колхозную стипендию, — обещает председатель, — если пойдешь в сельскохозяйственный».
«Спасибо, — улыбается Таймураз. — Я еще и сам не знаю, не решил пока».
Ах, неправда это, все-то он знает, мой младший брат, он всегда все знал!
Он поступит в педагогический институт и, окончив его, вернется в село, станет преподавать ботанику и зоологию и выращивать пасленовые, бобовые и злаковые, но не в огороде нашем, а на школьном участке, на селекционной станции, вернее, и не Абхаз и Ольгерт будут помогать ему, махая тяпками, а почти все школьники от мала до велика, и вскоре на участок этот, или на станцию, начнут привозить экскурсии, и люди будут приезжать издалека, чтобы учиться, перенимать опыт и так далее и тому подобное — вот вам и муравейник! — и я спрошу однажды Таймураза: