Любимые дети
Шрифт:
«Лягавого имею в виду».
Тут уж все чуть ли на пол не попадали со смеху, и телефонистки, и милиционеры — симпатичные в общем люди, — и даже сам Канфет, личность серьезная и строгая, позволил себе скривить губы в брезгливой усмешке…
Спокойная или тревожная, ночь между тем кончалась, на переговорном пункте начинали появляться первые абоненты, и я поднимался, потягиваясь, подходил к окошку, сдавал квитанцию и получал внесенную сумму.
«Ничего, — утешал я телефонисток, — я еще с работы позвоню».
«Мечте?» — улыбались они, глядя на меня с любопытством, и я кивал грустно, пришелец
РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ.
«Приходите, — звали они, — мы дозвонимся».
Им не терпелось подслушать — о чем же он будет говорить с НЕЙ!
«Приду, — обещал я совершенно искренне, — скоро увидимся».
Выйдя на улицу, я шел по тихому, не проснувшемуся еще городу, завтракал в гарнизонной столовой, открывавшейся раньше других, садился в трамвай и ехал на работу, но не к восьми являлся, как полагалось мне, а к половине седьмого, и, предъявив пропуск (в развернутом виде) заспанному бойцу ВОХР, шагал прямо в белокафельный наш, чистенький туалет, умывался, брился, отряхивался, прихорашивался и, доведя себя до товарного вида, поднимался на третий этаж, шел в отдел, садился на свое место, клал перед собой какой-нибудь эскизик и подремывал в ожидании сослуживцев. Без четверти восемь, точный, как само время, в отдел являлся З. В., и, заслышав его шаги еще издали, из коридора, я брал карандаш, склонялся над листом, сосредоточенно чертил что-то замысловатое и выглядел при этом настолько глупо, наверное, что вполне мог сойти за гения. Поздоровавшись, З. В. проходил к своему столу, раскрывал папку и, перебирая бумаги, спрашивал, чтобы не молчать:
«Решили поработать с утра пораньше?»
«Да, — отвечал я, — люблю поразмыслить в одиночестве».
«Ну что же, — кивал он, — не буду вас отвлекать».
«Я бы и по ночам приходил, — заикнулся я как-то раз, решил прозондировать почву, — с удовольствием бы поработал ночью».
«Вы же знаете, — напомнил он, — у нас режим. С десяти вечера до шести утра в отделе можно находиться только по специальному разрешению директора».
«Если бы вы походатайствовали, — сказал я без всякой надежды, — директор бы не отказал».
«Не вижу в этом нужды, — ответил З. В. и добавил двусмысленно: — Вы и без того достаточно творите».
Начинался рабочий день, я становился к кульману, двигал рейсшину, чертил, создавая новые и даже новейшие конструкции, участвовал в научно-технической революции, в преобразовании мира, если выражаться высоким штилем, и это было одно мое Я, гордое и свободомыслящее, а другое, неприкаянное, шлялось вечером после работы по окраинным улочкам — домик налево, домик направо: «У вас не сдается комната? Комната не сдается?» — и, таким образом, во мне наметилось и произошло
СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ,
но, как ни странно, дело обошлось без бунта, и оба моих Я жили в мире и согласии, потому, наверное, что помнили о светлой комнате в Черменовой пристройке, той самой, куда они всегда могли вернуться, слившись воедино.
Я заходил в подъезды новых, многоэтажных домов, поднимался по лестницам, звонил в чужие квартиры, стучал, спрашивал заискивающе: «У вас не сдается комната?» и слышал в ответ: «Не
Как-то раз, но не на вокзале, естественно, а на переговорном пункте уже, Канфет открыл глаза и, глядя в пространство, вякнул отрывисто:
«Выйдем».
Я двинулся следом за ним, вышел на улицу, свернул в подворотню. Остановившись, Канфет спросил:
«Квартиру надо?»
Удивившись его прозорливости, я кивнул машинально.
«Тетю Пашу знаешь, тетю Пашу?» — спросил он полушепотом.
«Нет», — ответил я.
«Маклерша, — сообщил он. — Знает, кто квартиры сдает».
Канфет выжидающе смотрел на меня, я смотрел на него.
«Дай рубль, — потребовал он, — тетин адрес скажу».
Я вручил ему рубль, Канфет аккуратно сложил его пополам, и еще пополам, и еще раз, и так далее, пока дензнак не превратился в маленький тугой комок. Спрятав его куда-то за спину, в потайной карман, наверное, Канфет глянул по сторонам, быстренько проговорил адрес и, отшатнувшись от меня, как от чумного, пошагал обратно, побежал почти, торопясь занять свое место, сдвинутые в ряд стулья, и, оглянувшись на ходу, вякнул коротко:
«С тобой не знакомы».
БИЗНЕС ЕСТЬ БИЗНЕС.
На следующий день, без особых надежд, из любопытства скорее, я отправился по указанному адресу, отыскал на окраине дворик и покосившийся дом в глубине его, и, как ни странно, саму тетю Пашу, обитавшую в нем, крепкую, высокую старуху с орлиным носом, с черными горящими глазами, в темном платке, повязанном по-осетински вроде бы, но как бы в насмешку сдвинутом чуть набекрень, на залихватский этакий, пиратский манер.
«Чего тебе?» — спросила она с явственным и даже грубоватым акцентом.
Я заговорил было с ней по-осетински, но она ухмыльнулась как-то оскорбительно, замотала головой, отчего платок ее сбился набок еще больше, и проговорила со смаком:
«Наша ваша не понимай».
«Разве вы не осетинка?» — удивился я.
«Русская, — произнесла она с торжеством и показала длинные желтые зубы: — Так-то, милок».
В тоне ее слышалось пренебрежение, и я собрался было высказать тете Паше свое мнение об этом и о ней самой, но передумал, поняв, что разом ее не перевоспитаешь, а с надеждой на квартиру придется попрощаться, и, взвесив в уме то и другое, решил пойти на
КОМПРОМИСС,
то есть сделать вид, что не слышу того, что слышу.
«Хочу комнату снять», — промолвил я чуть ли не задушевно.
«А я тут при чем?» — поинтересовалась она.
«Меня к вам послали», — объяснил я.
«Кто?»
«Канфет».
«Нашел, кому верить, — засмеялась, закашлялась она, — он же дурак, чокнутый!»
«Простите», — сказал я, повернулся и пошел к воротам, ярясь запоздало и ругая себя за чрезмерную гибкость.
«Стой! — крикнула вдруг тетя Паша. — Иди сюда!»