Любимые дети
Шрифт:
«Почему ты не стал агрономом?»
«Люблю детей, — ответит он, смеясь, — люблю свободу».
Агрономом станет Абхаз, а Ольгерт займет должность главного механика на консервном комбинате, ту самую, на которую прочили когда-то меня.
СВЯТО МЕСТО ПУСТО НЕ БЫВАЕТ.
— Да, — повторяет мать, — собирается жениться.
Познав тайны растениеводства, он хочет взяться теперь за наше
ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО-ДЕРЕВО,
привить к нему новую ветвь.
— Он-то хочет, — говорит мать, — а отец не разрешает.
— Почему? — удивляюсь.
— Ты же знаешь наши обычаи. Сначала должен жениться старший
— То есть я? — улыбаюсь смущенно.
— Да, — вздыхает мать, — Чермен ведь давно женат, если ты помнишь, конечно.
— С каких это пор отец начал так ревностно соблюдать обычаи? — спрашиваю.
— Тут что-то другое, — отвечает она. — Я и сама не пойму.
— Что же все-таки?
— Приезжай, поговори с отцом. — Она снова вздыхает: — Ты все тянешь, ждешь чего-то, но разве Таймураз в этом виноват?
Молчу, задумавшись, не знаю, что ответить.
— Приеду, — обещаю, — уговорю отца… А девушка-то хорошая?
— Плохую Таймураз не выбрал бы, — улыбается мать.
Проводив ее на автобусную станцию и проводив взглядом отъезжающий автобус, я возвращаюсь домой и, едва открыв дверь, слышу телефонный звонок. Подбегаю к аппарату, поднимаю трубку.
— Алан?
— Да.
— Добрый вечер.
— Здравствуйте, — отвечаю, не поняв еще, с кем говорю.
— Это Фируза, — слышу, — Фируза Георгиевна.
— А-а, здравствуйте! — повторяю, обрадовавшись вдруг.
— Простите, что беспокою вас, — слышу, — но у меня к вам есть просьба.
Ну да, конечно, Зарина уже рассказала ей о нашем разговоре, и она сейчас попросит меня не звонить им больше.
— Да, — говорю, — я слушаю.
— Знаете, — неуверенно начинает она, — с вами хочет встретиться один человек, — и, замявшись и словно пересилив себя, продолжает: — Мой бывший муж, отец Зарины.
— Пожалуйста, — говорю. — Когда?
— Завтра, если можно.
— Но я весь день буду на работе.
— Он тоже, — слышу в ответ. — Вы во сколько кончаете?
— В пять.
— Он так и предполагал. После пяти он будет ждать вас на трамвайной остановке возле вашей работы.
— Но он же меня не знает, — удивляюсь. — Как же мы встретимся в час пик, в толчее?
— Я ему описала вас.
Интересно было бы познакомиться с этим описанием.
Зачем ему понадобилось встречаться со мной? — хочу спросить, но не решаюсь почему-то, медлю, и, попрощавшись, сна кладет трубку — слышу вместо ответа короткие гудки.
Когда З. В. уходит в отпуск, в отделе забраживает веселый, вольный дух свободы, начинается долгое празднество, или
ФИЕСТА,
если пользоваться терминологией наших краснобаев.
Явившись в 8.00, постояв у кульмана для приличия — полчаса, минут сорок, не больше — и, начав испытывать никотиновое голодание, которое, естественно, требует удовлетворения, друзья мои, коллеги откладывают карандаши и циркули и, сокрушенно вздыхая — ах, не работается что-то! — выходят из отдела, сворачивают налево, на лестницу, но не центральную, а боковую, по которой редко кто ходит, и это как цепная реакция — стоит тронуться одному, как следом тянется второй, третий, а вот уже и клич бравый слышится: «Штыки в землю!», и, собравшись на лестничном пролете, ведущем вверх, на чердак, где только паутина прошлогодняя и прошлогодние ласточкины гнезда, если вы помните, конструкторы,
З. В., когда он на месте, обрывает словесность эту изящную довольно простым, но весьма эффективным приемом. Остановившись за дверью, ведущей на лестничную клетку, он прислушивается — но не подслушивает, нет, ни в коем случае! — и, определив по голосу и манере повествования рассказчика, выходит из укрытия и, обращаясь именно к нему, велеречивому, произносит озабоченно: «Вы мне нужны, пройдемте, пожалуйста, в отдел», и тот встает и, разведя руками — ничего не поделаешь! — покидает слушателей своих и плетется следом за начальником к собственному кульману, к чертежам: «Покажите-ка, что у вас сделано на сегодняшний день, имя-отчество», и пока он объясняет и показывает, там, на лестничном пролете или в клубе, как называют его те же краснобаи, происходит процесс разложения и распада общества, лишившегося головы, и делаются натужные попытки сплотить его заново, но тщетно — поток красноречия замутился уже, иссяк, и, поняв это и разочаровавшись друг в друге, недавние сообщники бросают окурки в урну и возвращаются на рабочие места.
Однако прием этот, действенный, безусловно, требовал от исполнителя постоянного напряжения и выдержки, а пользоваться им приходилось довольно часто, и, утомившись в конце концов, З. В. решил одним, но сокрушающим ударом покончить с клубом раз и навсегда.
«Курение на лестничной площадке является грубым нарушением пожарной безопасности, — заявил он на собрании. — В связи с этим дверь на лестницу будет закрыта. Таково решение администрации».
«А где же нам курить?» — послышался выкрик с места.
«В туалете, на втором этаже, — ответил З. В., — если это вас устраивает, конечно. А лучше всего, — улыбнулся он по-отечески, — бросайте-ка вы курить. Я уже тридцать лет как бросил, и ни одной минуты не жалел об этом».
«Дельное предложение, — поддержал я его. — Капля никотина убивает лошадь».
«Действительно, — вдохновился З. В., — давайте бросим! Всем коллективом! Покажем пример остальным!»
Дверь на лестничную клетку была закрыта, но пагубный порок искоренить не удалось. Любители никотина, пренебрегая туалетом, дымили теперь прямо в коридоре, и это тоже являлось нарушением правил пожарной безопасности, но вполне устраивало З. В. — курильщики были на виду, да и сама обстановка коридорная (хождение вечное) мало способствовала тем задушевным разговорам, которые совсем еще недавно велись на лестнице. Время, уходившее на потребление зелья, сократилось, естественно, и надо было ждать резкого повышения производительности труда, и, возможно, так оно и произошло бы в конце концов, если бы не возникла из ничего, казалось бы, новая