Любимые не умирают
Шрифт:
— Слышь, Оглобля! Остап накрылся. Взяли его за жопу. Теперь кончились наши страхи! — решил поделиться с бабой человек. Та удивилась:
— А я и не боялась никого! Мой хвост в говне не валялся. И кроме тебя никто не брехнет в спину паскудное. Не за что...
— Глупая! Я тоже не заслужил. Но бывают такие как Остап, или ваш Васька, ни за что насерут на голову, еще и благодарность потребуют.
— Небольшою я была, потому не смогла от него отбиться. Попробовал бы теперь полезть, насмерть пришибла б и не посмотрела б что брат. Либо калекой до конца жизни оставила
Она спокойно шла между могил по тенистой, заросшей тропинке. Не оглядывалась, знала, что посетители приходят сюда только на Радуницу. В остальное время никого не бывает. Слышала от людей, что именно здесь похоронены воры и бандиты всех мастей. Никто из них не умер своей смертью. Всем помогли уйти безвременно, молодыми. Кому-то помешали. А вот теперь лежат тихо под тяжеленными плитами, улыбчиво и беззаботно смотрят с портретов на бабу. Ни насмешек, ни брани от них не слышно. Угомонились, отсмеялись... И вдруг Катька слышит:
— Эй, чувырла, давай греби сюда! — разглядела двоих мужиков за столиком у могилы.
— Я не пью!
— А тебе и не предлагаем! Вот деловая! Самим не хватило. Слетай в магазин, возьми водки и пива, ну и закусь. Вот тебе «бабки», сдачи себе возьмешь Да пошустрей, пока перерыв не кончился.
— Сами чего не сходите? Магазин в двух шагах...
— Должности не позволяют! — ответил плотный, лысоватый человек, одетый очень модно. Второй, в джинсовом костюме, в черных очках, казался помоложе, он дал Катьке деньги и сказал:
— Родственника помянуть надо, давно тут не были. Так ты выручи! Здесь много наших работяг. Не хочется светиться.
Баба быстро вернулась. Отдала все купленное. Ей вдобавок к сдаче дали еще денег. Катька цвела от радости. А вечером присела перед телевизором рядом с Колькой посмотреть новости и увидела фотографии тех двоих мужиков, каких сегодня встретила на кладбище, и услышала, что эти двое рецидивистов сбежали из следственного изолятора, скрываются где-то в городе. Они причастны к ограблению банка, на их совести смерти двоих сотрудников милиции и водителя оперативной машины.
Катька подскочила к телефону.
— Ты куда звонишь?
— В милицию!
— Зачем?
— Эти двое сегодня у меня на кладбище были!
— И что с того? — дал отбой Колька.
— Скажу, что их видела.
— Угомонись, Оглобля! Нынче их засветишь, завтра они всех нас уроют. Для них не существует замков, запоров, секретных ключей и этажей. Это черти, призраки из преисподней! Сиди тихо! Они тебя обидели?
— Нет! Даже денег дали.
— А менты что дадут? Не ввязывайся в эти дела, не рискуй своими! Пусть всяк за себя отвечает. Поняла?
— Они ж душегубы! Слышь, что про них тарахтят?
— Глупая! Пойми, из следственного изолятора без помощи охраны не выйти. Там вкрутую все завязаны. И неизвестно, на кого напорешься. Уймись! Не тащи в наш дом беду за уши! Какое тебе дело до них? — оторвал Катьку от телефона. Та, подергавшись недолго, успокоилась. А к ночи и вовсе забыла о двух посетителях кладбища.
Баба радовалась, что Колька, как и она, насовсем завязал с выпивкой, стал хозяйственным. Даже к Ольге Никитичне съездил на выходной. Перебрал ступени на крыльце, почистил колодезь, сложил дрова в поленницу и почистил в сарае.
Никитична глазам не верила, уж не подменили ей зятя? Вон какой умелый стал, с Катькой не собачится, ей не грубит. Дочка тоже время не теряла даром, обмазала, побелила печку, убрала в доме, приготовила ужин. Пока Никитична возилась в огороде, Димка коров подоил, накормил их и убежал к деревенским друзьям вспомнить детство на сеновале.
Когда Колька уснул, мать хвалила его, велела дочке зубами держаться за такого мужика, чтоб та о разводе и думать не смела:
— Нынче в деревне таких мало, чтоб все умел и делал без напоминаний. Ведь вот сам все приметил и наладил. Настоящий хозяин, с ним не пропадешь нигде. Станешь жить, как я с Силантием. Только на тепло не скупись. Согрей его сердцем, в обрат сторицей получишь, забудь обиды. Они радости не прибавят. Простите один другого,— уговаривала дочь.
— Теперь он послушней стал. Брешется меньше, про нас с Димкой завсегда помнит и заботится. Не попрекает как раньше, может, оттого, что свекруха редко приезжает, не сует свой нос в наши дела. Посидит с Колькой на кухне, пошепчутся десяток минут, потом возле Димки потолчется и уезжает к себе. Ничего не просит. Я ей деньги давала, она не взяла. Сказала, что теперь у нее мужик есть, про все заботится и в доме нынче порядок и достаток во всем. В другой раз обещала привезти своего мужика, познакомить с нами. Говорит, что он простой и надежный человек. А нам до него нет дела. Ей он подходит, и ладно,— рассказывала дочь.
Внезапно Колька закричал во сне. Снова зона приснилась. Никитична от неожиданности вздрогнула, испугалась.
— Нервы у него слабые, больные памятью, от того визжит по ночам. Будит нас с Димкой. Раньше не хуже тебя подскакивали, теперь привыкли и даже вниманья не обращаем. Врачи говорят, что эту болезнь только время лечит. Нужно много лет, чтоб забыл, если снова на зону не загремит.
— Совсем разлюбила его! Что несешь, полоумная?— упрекнула мать.
— О чем ты завелась? Какая любовь? Она лишь призраком проскочила, мы ее и не увидели толком. А то, что пережито, только горем назовешь. За такое не любить, лишь ненавидеть нужно.
— Смирись. Гляди, какой взрослый сын у вас вырос. Скоро ему в армию. Взрослым станет. А вы сами еще не жили...
Катька, увязнув в воспоминаниях, убирает со стола остатки ужина, моет посуду. Пора идти спать. Но внезапно на кухне появляется Колька, пить захотел, попросил квас и, выпив залпом целую кружку, присел к столу:
— Слышь, Кать, давай я тебя с работы встречать буду! — предложил совсем серьезно.
— С чего бы? Сам говорил, что мне даже медведь в тайге среди ночи дорогу уступит. А потом свою медведицу до конца жизни несравненной красавицей называть будет.