Любимый с твоими глазами

Тес Ария

Я иду по лесной дороге и думаю об этом. А есть ли? Я не знаю. Очень хочется надеяться, и раз мне так стыдно перед Алисой, значит совесть еще не умерла. Это радует. Иду я здесь сейчас по простой причине: надо проверить, хорошо ли помню маршрут, и нет ли каких-то подковырок. Давид будет с нами, а потом они могут возвращаться одни — я должен убедиться, что все хорошо.

Дорога занимает немного. Через особняк за красными воротами, мимо высоких елей вглубь перелеска. Десять минут, и я выхожу на берег — да, все так же круто здесь, как когда-то давно. Я помню, как летом, после одиннадцатого класса,

мы приезжали сюда с Аленой и ее родителями. Тогда я впервые понял, как дерьмово на самом деле живу, и тогда я решил, что хочу такой же райский уголок, какой у них есть. Где мама не плачет, не в синяках, не бежит на работу, чтобы насобирать на чекушку для козла-мужа, который не то что с дивана, иногда с пола встать не мог. Тогда я впервые ощутил себя по-настоящему любимым… В семьях ведь, как моя, этого нет — некогда о таких мелочах думать.

– Столько иллюзий… - шепчу, прикрывая глаза и делая глубокий вдох.

Я ведь всерьез думал столько лет, что ни с кем, кроме Алены, не смогу построить ничего похожего. Наверно поэтому так упорно не замечал, что уже построил? Ушел. И где оказался? У меня есть все, но нет ничего. Мда…забавно жизнь складывается, однако.

Улыбаюсь слегка, а потом снимаю футболку. Нет, не могу не окунуться. Такая еще дебильная мысль в голове: я захожу в воду, и все еще где-то внутри меня тот подросток есть, а когда выныриваю — как водой смыло. Так просто не смыть всех моих грехов, и я это понимаю, но улыбаюсь — хорошее начало. Говорят ведь, что признание своих грехов — это половина решения проблемы. Надеюсь, что это так.

А на берегу растут красивые, крупные ромашки…А чем черт не шутит? Не для себя бонусов зарабатываю, пока их собираю, как придурок, для того, чтобы она улыбнулась. Улыбнется, знаю.

Так и выходит…

Когда я пью кофе и слышу, как на втором этаже открывается дверь, напрягаюсь. Свой «букет» я оставил в небольшой банке прямо перед их комнатой, а сейчас ничего не происходит. Не ожидала? Знаю, малыш. Знаю. Я не романтичный, это мне помогли…

– Что это?
– тихо спрашивает, когда спускается по лестнице.

Примечательно, щечки горят, глаза тоже. Я бросаю на нее взгляд, жму плечами и отворачиваюсь, чтобы не смущать и не пугать.

– Решил, что тебе понравится.

– В этом не было необходимости.

– Знаю, мне просто захотелось.

Сам подглядываю за ней через отражение в зеркальной поверхности кухонной гарнитуры. Алиса стоит за мной, на цветы смотрит восторженно, улыбается — я тоже. А потом мы сталкиваемся взглядами, и я сразу прячусь за кружкой. Она же подходит и ставит цветы на стол.

– Мне они не нужны.

– Пусть тогда тут стоят. Я просто подумал, вдруг захочешь украсить комнату?

Резко поворачивается. Явно хочет что-то сказать, но не находится? Точно. Краснеет-то еще больше, рот захлопывает и отворачивается. Спорю на что угодно — продолжает улыбаться.

Ты всегда любила цветы. Любые при том, если честно. И я это помню, малыш.

– Давид еще спит?

– Ага. Но он проснется скоро. Будешь яичницу?

– Да. Если несложно.

– Несложно.

Разговор — максимально неловкий и угловатый. Алиса это сама понимает, поэтому откашливается и уводит тему в другую

сторону.

– А ты с нами пойдешь?

– Да. Посижу немного, но потом вернусь. Мне нужно поработать.

– А. Ну…да. Ясно.

Снова замолкаем. Если честно — я наслаждаюсь. Алисе дико неловко, она смущается, настырно не поворачивается, а я налюбоваться не могу. Такая она красивая все-таки…И как же мне хочется ее обнять. Просто обнять, черт возьми.

БДЫЩ!

Резко оба оборачиваемся на лестницу, я уже подрываюсь — это же явно Давид, что-то случилось! Но Алиса мягко останавливает меня, взяв за запястье и мотает головой.

– Стой, - шепчет, и сразу следует:

– Поло! Я жив!

Алиса смеется, а я не понимаю. Это сразу и обидно, больно, злит меня, но больше любопытно. Я смотрю на Алису в надежде получить объяснения, и она также мягко говорит.

– Твой сын очень любопытный. Сейчас он все сам расскажет…

Твой сын…улыбаюсь, как придурок, а затем слышу наш моторчик. Давид достаточно ловко спускается по лестнице, правда крепко держится за перила — как мама наказала. Все по правилам. Чтобы не огорчать. На последней ступеньке, правда, позволяет себе небольшой «бунт», прыгает и улыбается.

– С утречком!

– Что ты уронил?

Буднично, а для меня все в новинку. Я наблюдаю за сыном, который воровато подходит ко мне, косится на барный стул рядом — улыбаюсь. Хочет залезть, но сам пока не может. Просит? Почти так. Мне этого достаточно.

?????????????????????????? Я подхватываю его под руки и сажаю рядом — улыбается только шире, ручки мнет, на меня поглядывает.

– Я не хотел.

– Давид… - Алиса прибавляет голосу строгость, и сын сдается.

Вздыхает так забавно, чешет затылок, а потом что? Сознаваться надо.

– Там на полке стоял какой-то дядька. Я хотел посмотреть.

– Разбил?

– Вроде нет. Тяжелый он, собака!

Прыскаю в чашку, Алиса расширяет глаза.

– Давид! Сколько раз тебе было говорить?! Прекрати уже цеплять дурные словечки!

– Так деда говорит!

– А тебе лишь бы гадостей повторить!

– Чего это?! Я и хорошее повторяю! Гадости просто интересней — их же нельзя. Олег, а ты говоришь гадости?

Мне страшно взглянуть на Алису и увидеть очередной злой сарказм, но когда я это делаю все же — она только улыбается. Подоткнула голову рукой, на сына смотрит, а на сковородке пыхтит яичница. Она переводит на меня взгляд, брови поднимает, и я, как дурак, улыбаюсь. Увожу свой из-под обстрела, смотрю на ромашки и мотаю головой.

– Когда-то да. Надеюсь, что больше нет. И тебе не следует. Гадости — это плохо.

– Ты не будешь говорить гадостей — я тоже не буду. Скажешь — повторю.

– Хороший способ отучиться от гадостей, - замечает Алиса, и да, с сарказмом, но мягким.

Я на нее опять смотрю, наклонив голову на бок, но ловлю только улыбку, когда Давид вдруг спрашивает с интересом.

– А что за цветочки? Откуда?

– А ты у папы спроси. Какая муха его укусила?

– Я же сказал, - краснею и болтаю чашку, - Я гулял с утра и увидел.