Любивший Мату Хари
Шрифт:
— Наверное, в Амстердаме.
— А твоя дочь?
— Тоже в Амстердаме, но я, разумеется, привезу её сюда, как только стану известной танцовщицей в восточном стиле. — Она даже не улыбнулась, говоря это.
Тогда он услышал это в первый раз. Была середина августа, рассвет. Она на матрасе, он у окна. И её голос в пространстве: «Как только я стану известной танцовщицей в восточном стиле».
Она не упоминала больше об этом ни на следующий день, ни через день, ни через два дня, и даже много позднее, в октябре, когда она действительно стала готовиться к своему парижскому дебюту. Казалось, говорить уже особенно не о чем. Она должна была танцевать четвёртого февраля в салоне мадемуазель Киреевской. Её спонсором был директор
Глава третья
Существует фотография её первого выступления, вероятно снятая Вадимом Маслоффом. Она стоит полуобнажённая, лишь украшения на груди и длинный саронг [6] спускается до бёдер. Индийская диадема возвышается над её заплетёнными волосами. Кажется, она срывает с себя вуаль, в то время как молодой партнёр склонился к её ногам. С балкона свисают гирлянды оранжерейных орхидей и букеты пармских фиалок. Свет факелов придаёт сцене таинственность, а на заднем фоне возникает четверорукий Шива, освещённый прожектором.
6
Саронг — одежда жителей Индонезии и сенегальцев Шри-Ланки: кусок ткани или батика, обёрнутый вокруг бёдер в виде длинной юбки.
На другой фотографии, снятой во время последовавшего за концертом приёма, она появляется в роскошном платье с манжетами из белой парчи. Слева от неё стоит промышленник М. Гиме, тёмный и мощный на фоне камчатного полотна. Справа, в профиль, — худощавый молодой человек, который смутно напоминает Жана Кокто [7] , и, наконец, Грей.
Его собственные воспоминания об этой ночи никогда не будут такими точными, как фотографии. После того как он выпил слишком много в её уборной, он удалился в сад, увитый плющом и уставленный терракотовыми урнами. И ещё долго, в то время как все восхищались ею, как чудом, он ясно помнил её обнажённой, чуть дрожащей на мраморном полу, ожидающей аплодисментов...
7
Жан Кокто (1889—1963) — французский писатель, художник, театральный деятель, кинорежиссёр и сценарист, автор многих романов, поэм («Трудные дети», «Трудные родители» и др.), фильмов («Орфей», «Завещание Орфея», «Кровь поэта» и др.), был близок к сюрреализму.
Шесть поистине счастливых недель последовали за этим первым представлением, шесть недель, когда он безраздельно владел ею. Они праздновали её успех, отмеченный и газетными откликами на её выступления, в подвальном кафе возле университета. И вначале она была вполне скромной. Она заявляла: публика любит её только потому, что она снимает с себя одежду, и они хотят её, но не могут ею обладать.
Он ощущал себя ближе всего к ней в совершенно непредсказуемые моменты: когда он дремал возле окна холодным днём или становился на колени, чтобы расчесать её волосы. Он, как правило, работал рано утром, делая наброски с неё, спящей в путанице простынь. Ближе к вечеру они обычно ходили к реке, в потаённое место, где потоки были особенно глубоки и притягательны. У обрыва впоследствии вырастут каштаны, но она к тому времени уже уйдёт, оставив его с рисунками и карманными часами...
— Дорогой, у меня для тебя сюрприз, — сказала она.
— Сюрприз?
— Подарок.
Было воскресенье,
Она положила крошечную коробочку на матрас и сказала, чтобы он открыл её. Внутри он нашёл часы, тонкие, золотые, с гравировкой: «Навсегда».
— Они прекрасны, Маргарета.
— Да, но теперь ты будешь вспоминать обо мне всегда, когда захочешь узнать время.
Спустя всего полгода часовая пружина лопнула. Не важно. Он будет думать о ней всегда, даже в эту пору своего «безвременья».
Казалось, что каждый день был в некотором роде чуть-чуть лишён времени в том марте и в начале апреля. До конца месяца она танцевала ещё дважды, сначала в доме корабельного магната, затем снова в «Трокадеро». Оба раза после выступления Грей встречал её во дворе, она пахла табаком и дешёвыми духами. Как всегда после танцев, она была отчаянно жадна до простой еды: сосиски и пиво, твёрдый сыр и картошка. Потом она хотела, чтобы, как только что незнакомцы, он наблюдал, как она раздевается.
Со временем в результате её растущей известности даже Грей отпраздновал маленькую победу: тот первый, отчаянный портрет её был продан за семь сотен франков. Работа висела в окне монмартрской галереи более месяца, когда вдруг в день, ничем не примечательный, из ниоткуда возник покупатель...
— Ники, — позвала она, — Ники, иди сюда. Я хочу, чтобы ты кое с кем познакомился.
Это произошло в пятницу, во время относительно скромного представления в доме американского покровителя. Он и Маргарета прибыли, слегка запоздав. Грей привычно устремился в угол с сигаретой и стаканом сухого шерри. В другом углу комнаты Маргарета повисла на руке долговязого французского офицера.
— Смотри, кого я встретила, Ники. Джентльмена, который купил мой портрет твоей работы... Полковник Ролан Михард!
У него была стройная фигура, серебряные волосы и тонкие, точёные черты лица. Он слегка кивнул, когда подошёл Грей, затем опять повернулся к Маргарете.
— Значит, это ваш молодой художник.
— Да, мой художник.
— Что ж, мне очень нравится ваша работа, мистер Грей.
— Благодарю.
— Мне также нравится ваша натурщица.
— Да.
— Но, к несчастью, она не продаётся, верно?
И последовал взрыв смеха.
Когда он привёз её обратно в свою студию, уже почти рассвело. Стены были украшены рисунками, запечатлевшими её сидящей, откинувшейся назад, печальной, спящей, задумчивой. Ни один, однако, не был таким глубоким, как портрет, который приобрёл полковник.
— Тебе он не понравился? — спросила она.
— Кто?
— Михард.
Он пожал плечами:
— Я не знаю; он купил мою картину, не так ли?
Они лежали в кровати, не прикасаясь друг к другу.
День обещал быть холодным — возможно, с дождём и даже наверняка с туманом.
— Он сказал мне, что ты ему понравился, — сказала она внезапно.
— Как мило.
— Да, он сказал ещё, что всегда обожал англичан.
— Прелестно.
Она, повернувшись, запустила пальцы в его волосы, обвела губы ногтем.
— Не будь ревнивым, Ники. Я никогда не смогу полюбить человека вроде этого полковника.
— Но ты намереваешься снова встретиться с ним, верно?
Она потянула ниточку, выбившуюся из ночной рубашки.
— Не знаю. Он пригласил меня на завтрак.
— Ты приняла приглашение?
— Не помню.
Утром она ушла, оставив повсюду предательские следы. Губная помада на подзеркальнике, лифчик, брошенный в кресле, порванные чулки. Он приготовил себе чашку кофе и выпил её возле окна. Туман висел над двором, разливаясь по крышам и закрывая ряды дымовых труб. Он подобрал книжку, которую она читала, безвкусный роман о экзотической страсти в тропиках. Повернулся и потянулся за сигаретой, затем небрежно начертил её профиль карандашом.