Любивший Мату Хари
Шрифт:
Одинокий господин в пальто.
Незнакомец в чужом городе порой возбуждает мимолётное любопытство, моментальную мысль. А жизнь тем временем продолжалась во многом такая же, как и прежде. В лучшие часы Грей писал, в минуты безделья болтал с друзьями. Его наброски свидетельствовали, что к концу 1906 года он уже был одержим духом экспрессионизма. Приглушённые цвета, детали подчинены настроению, и его явно зачаровывало, например, едва уловимое отчаяние полупустой улицы.
Было ещё довольно рано, когда незнакомец возник перед ним. Следы рассветного тумана всё ещё висели над канавами
Вдруг он услышал голос за спиной:
— Кажется, это довольно интересно. Разрешите, я взгляну поближе?
Он повернулся, но, так как свет падал неровно, он увидел только тёмный силуэт: фетровая шляпа и пальто.
— Да, этот набросок наиболее впечатляющий. Скажите, вы долго учились?
Грей промямлил что-то насчёт года, двух.
— Да, я думаю, ваша работа примечательна.
Он вяло улыбнулся незнакомцу:
— Благодарю вас.
— Это напоминает мне... да-да, определённо так, картины, которые я видел в Берлине.
— В Берлине?
— Да, у новых модернистов. — Он сел и предложил Грею сигарету — английскую и дорогую. — Знаете, думается, я видел вас работающим здесь и прежде.
Грей пожал плечами:
— Возможно.
— Но у меня не было и мысли, что ваша работа такая... такая зрелая... Вы никогда не учились в Германии?
— Нет.
— Значит, в Оксфорде, верно?
— Да.
— Так я и думал. Но полагаю, в конечном счёте именно Париж — то самое место, где стоит жить, верно?
— Говорят, что так.
Подойдя немного ближе, Грей наконец смог разглядеть лицо, усы, сходящиеся в стрелочку, тонкие губы. Так мог выглядеть служащий в отпуске или одинокий англичанин в Париже, правда, глаза казались слишком настороженными, слишком испытующими.
— Скажите, не будет ли чересчур преждевременным с моей стороны попросить вас продать мне одну из ваших работ? Я дам за неё достойную цену.
— Сколько?
— Столько, сколько она, по вашему мнению, стоит.
Тогда он вырвал лист из своего альбома и протянул его незнакомцу:
— Вот, берите.
— Вы собираетесь сделать подарок? Но я не могу его принять.
— Я хочу, чтобы вы взяли.
— Что ж, тогда, по крайней мере, разрешите пригласить вас на завтрак.
Он сказал, что его зовут Энтони Кравен, и в Париже он в отпуске, впервые за несколько лет. Он работал в Лондонском банке и жил с матерью в Челси. Затем он заговорил об искусстве, а Грей просто зевал и отвечал на вопросы. Нет, он не знаком с молодым испанским модерном. Да, он восхищается Гойей [8] .
8
Гойя Франсиско Хосе де (1746—1828) — знаменитый испанский живописец и гравёр. Его картины поражали современников смелой фантазией, острой гротескной характеристикой.
По просьбе Кравена они зашли в студию Грея, чтобы осмотреть работы художника. Пока Грей выкладывал все эти небрежно наляпанные пейзажи, Кравен продолжал сыпать похвалами:
— О, это по-настоящему прелестно... о да, это изумительно... — В конце концов он отыскал дорожку в самый тёмный угол комнаты к угольному наброску, сделанному с Зелле. — А это мне очень нравится.
— М-м-м?
— Эта девушка. — Он снял набросок со стены, чтобы изучить при свете. — Да, она великолепна.
Грей пожал плечами. Он никогда не намеревался выставлять Маргарету.
— Это просто ранняя модель.
— Да, но она прямо ошеломляет. Может, вы хотите...
— Нет, это не продаётся.
Позже казалось, что Кравен всегда как бы случайно подвёртывался ему под руку и был очень любезен: покупал выпивку, предлагал отобедать. Грей сначала думал, что он — одинокая душа, чуть придавленная жизнью, немного очарованная богемным бытом художников в Париже.
В субботу они обошли галереи, в понедельник отправились в Лувр. Наступила пятница, вечером их ждал фортепьянный концерт. Вновь Кравен предложил поужинать, и вновь Грей не нашёл повода отказаться. Они отправились в ресторан на дальней улочке, забытое местечко между общежитием моряков и рекой. Подошла официантка, вполне симпатичная девушка с яркими светлыми волосами, но, даже заказывая ужин, Кравен следил за дверью. Были и другие странные вещи: Кравен заказал столик в глубине зала, сам сел спиной к стене.
— Забавная вещь случилась со мной вчера, — начал он. — Я столкнулся с вашей моделью.
Грей ковырял куриную ножку и едва слушал.
— С какой моделью?
— О, вы знаете, с девушкой на портрете.
Он понял, что рука его дрожит, и положил её ладонью на стол.
— Вы видели её?
— На бенефисе в пользу Русского фонда. Она танцевала. И была на самом деле хороша.
Грей прикурил сигарету, повертел в пальцах спичку:
— Если вам нравятся подобного рода зрелища...
— О, конечно, нравятся, — улыбнулся Кравен. — Хотя не могу сказать того же об её эскорте.
— Хм?
— Славные французские малые. Военные. Полковник Ролан Михард.
Грей ничего не произнёс в ответ. Я — Глаз Рассвета, сказала она ему однажды, я всегда возвращаюсь.
— Но полагаю, не мне рассказывать вам о Михарде, не так ли?
Прикурена новая сигарета, хотя прежняя ещё горит...
— Почему вы говорите мне это?
— Маленький невежа отнял её у вас, не правда ли?
— Разве?
— Так говорят. Перещеголял вас. Так? Что, как мне кажется, должно быть довольно обидным.
Какое-то мгновение Грей молча смотрел на Кравена, смутно осознавая, что пачкает себе манжету. Его знобило.
— Кто вы?
— Кто я? Позвольте мне объяснить. На самом деле я не работаю в банке, и вместе с тем я не уверен, что Ролан Михард — французский офицер, верный присяге.
После они прогулялись, опять завершив прогулку у реки. Плыл туман, заглушая гудение далёкого колокола и шум мотора проходящей баржи.