Люблю. Ненавижу. Люблю
Шрифт:
Сандрин покачала головой.
– Пожалуй, из всех гаданий больше всего у меня сбывались гадания на ромашках, – проворчала Остальская, перебирая в руках затертые карты с обтрепанными краешками. – Ромашки не врут, в отличие от карт, – убежденно заявила она. – Вот у меня сбылась любовь с пожилым королем!
– У вас?...
– Да, это был мой муж, – пани Остальская отодвинула от себя чужие карты. – Как у тебя дела?... Холерный вибрион пригодился?
– Секретарша с радиостанции – его любовница. – Сандрин проигнорировала вопрос про холерный вибрион. – Он уединяется с ней в кабинете.
– Так поссорь их! – Пани Остальская фыркнула.
– Я его уже поссорила с одной, теперь у него другая, – пожаловалась Сандрин.
– Ну и что?... Поссорь и с этой и попроси прощения у самой себя, ведь что бы ни случилось – не стоит горевать!.. Ты забыла о себе, Саша, знай: мертвое мертвым, а живое – живым!
Сказав это, пани Остальская встала, улыбнулась напоследок, потянула поводок и ушла вместе с упирающимся котом...
Визит
«Хотел бы я сейчас оказаться где-нибудь в пустыне, и чтобы ни одного человека в радиусе тысячи миль», – думал Рейтель, сворачивая к городскому кладбищу.
Вытащив из багажника можжевеловый венок, перевитый черной шелковой лентой, он прошел на территорию через боковые ворота и, оглядевшись, свернул к могиле деда.
Прикрепив венок к большому гранитному кресту, Рейтель достал из кармана пакет для мусора и стал аккуратно собирать с могилы сухие ветки и листья.
«Не видала горя – полюби меня», – внезапно вспомнил он присказку деда, с которой тот шел по жизни. Дед Валдис был тем еще ходоком в Тапе.
Рейтель вздрогнул и оглянулся... Ему показалось, что в склепе неподалеку кто-то надсадно кашляет... Он прислушался, – нет, вроде было тихо...
– Я, кажется, встретил ее, дед... То есть пока я не уверен, она это или нет... Алмаз твердый, необычный... Я отвратительный кавалер, к тому же женат, поэтому, видимо, не судьба... К тому же я циник, ну и позволяю себя любить, сам-то не по этой части, хотя не помню, чтобы кто-нибудь меня любил последние десять лет!.. Нелюбовь в моей жизни, нелюбовь, дед. – Рейтель снова покосился на склеп. – А она держит дистанцию... Нет, ты не думай, я не строю никаких планов!.. – Валду Рейтель перевел дыхание и оглянулся.
Из склепа высунулась лохматая голова, и через минуту кто-то прошмыгнул мимо. «Пожилой мужчина, не титульной национальности... Скорей всего, бомж», – автоматом отметил Рейтель и с облегчением вздохнул.
Он сидел на корточках, перебирая в руках песок и гальку на могиле деда. Потом отер рукой дату смерти на кресте, – по ней выходило, что старику Рейтелю стукнул сто один год, когда он принял решение больше не коптить небо.
– Как быть, дед?... – бормотал Валду, завязывая пакет с собранным мусором. – Чувствую, что люблю, но умом понимаю, что не ту!..
Что-то заставило его вздрогнуть, это с креста упал венок. Прикрепив его, Рейтель засобирался домой.
– Ларошфуко дал маху, когда написал, что все о любви говорят, только мало кто ее видел, – проворчал он. – Вот я вижу свою любовь... И что?! Мне от этого только хуже.
На кладбище поднялся ветер...
– Дед, – Валду Рейтель наклонился, потрогав крест у основания, – пусть она тоже полюбит меня! – и, не оборачиваясь, ушел.
Весточка от Ильи
Я в последний раз пошла к Растаману, а по пути заглянула к фотографу, чтобы распечатать фото с флэшки, которую отдал мне Лев Сенобабин. Я так и не смогла найти цифровик среди узлов и вещей, чтобы самой посмотреть запоздалую весточку от Ильи.
– Ну? – устало зевнул Растаман, открыв дверь. – Я же сказал: не приходи больше.
– Что меня ждет?... – быстро спросила я. – Я должна это знать, говори... И не вздумай тянуть!..
– Старость и смерть, – развел руками Растаман и вдруг расплылся в улыбке: – Вон идет мой кусочек торта!..
Я вгляделась: к дому стремительно приближалась нарядная Колпастикова с хозяйственной сумкой.
– Я пошутил, – повернулся Растаман. – У тебя все путем. Ты просто плыви по течению, Саш...
– Что это значит? – удивилась я. – Как понимать: «плыви по течению»?...
– Я все сказал, – резко оборвал меня Растаман. – Иди!..
Я встала и вышла, столкнувшись в подъезде с Колпастиковой. Мы поздоровались и разошлись.
Я не видела, как она заходит в квартиру, садится к нему на колени, берет у него со стола деньги, которые я только что туда положила, и спрашивает:
– Что ты наплел ей, черненький?...
– А я почем знаю?... Так, говорил, – ухмыляется он. – Она меня чуть с ума не свела.
– Чем?...
– Своими фиалковыми глазами...
– А-а-а...
...
На обратном пути я забежала к фотографу. Он с непонятной жалостью взглянул на меня, вручив запечатанный конверт со снимками. Я поблагодарила и, сунув конверт в сумку, решила распечатать его дома.
Я поставила чайник, заварила чай и распечатала конверт...
До этого дня я думала, что в моей жизни не было измен и предательства. Я не знала, что Илья изменял мне... И дело не в моей законченной наивности, а в ощущении счастья, которое было.
Но я его не виню...
Был бы ты только жив, я простила бы тебя!.. Спой мне еще с облака песенку – про мышей, пожалуйста!!!
Да, сидя на кровати и разглядывая снимки, я припомнила – моя память немного подвела меня – их бригада работала на улице Маринеску, но то, что они строили бассейн у Рейтеля, я не знала... И того, что мой муж Илья был недолгим обладателем Хелин Рейтель, я тоже не знала, – откуда? Я даже не догадывалась...