Любовь без границ
Шрифт:
— А вот этому я рада. По-моему, тебе повезло.
Он заставил себя встряхнуться и повернулся к ней:
— Чем бы ты хотела занять оставшееся время?
— Взглянуть на Осни.
— На это хватит десяти минут.
— Тем лучше, — быстро сказала Кейт, которой не терпелось уйти.
— Вот что мы сделаем: ты побродишь по Осни четверть часа, а я пока приготовлю чай. Когда вернешься, будем его пить.
— Очень хорошо. Просто прекрасно. Спасибо.
Она почти бегом спустилась по лестнице. Индус-квартиросъемщик стоял в прихожей
Пять коротких улиц Осни Кейт обошла играючи, и чем дольше бродила, тем легче становилось на душе, тем больше углублялось чувство радостного изумления. Как же так, думала она, как можно прожить в Оксфорде всю жизнь и ни разу не заглянуть дальше станции? Не иметь понятия, что в двух шагах находится совсем другой мир, что-то вроде британской Голландии: малютка-городок на берегу канала, весь из красного кирпича и расписной штукатурки, непостижимо инородный, где даже дышится иначе, легче — эдакий островок четко выраженной индивидуальности, надежно изолированный от стандартных школ, фабрик и учреждений, хотя его отделяют от них лишь ленточка воды и треугольник травы с десятком деревьев.
Кроме жилых строений, в Осни было несколько пабов, магазинчик «Всякая всячина» (сейчас закрытый), мини-маркет и молочник (он прокатил мимо Кейт на доверху нагруженном автокаре). За стеклами окон, выходивших на узкие тротуары, виднелись прелестные занавесочки, цветущие хлорофитумы, гигантские раковины, целые семейства фарфоровых фигурок. На Саут-стрит из окошка мансарды Кейт помахал ребенок; на Ист-стрит ей попался мужчина с канарейкой в клетке и французским батоном под мышкой; по Суон-стрит, совсем крохотной и ведущей к горбатому мосту через канал, прогуливалась экзотического вида дама с белоснежной чау-чау на пурпурной шлейке.
На Вест-стрит Кейт вернулась сияющей.
— Боже мой, как же здесь красиво! Как красиво! А я знать не знала, подумать только!
Чай уже дожидался ее — китайский, в чайнике с ручкой из плетеного бамбука.
— Твой Осни так отличается от Джерико… просто небо и земля! Все здесь такое легкое, чистое: вода, краски, сам воздух! В Джерико задыхаешься.
— Да, здесь чудесно, — рассеянно согласился Марк, подумал и добавил: — Я должен попросить прощения.
— Совершенно не за что, — отмахнулась Кейт, принимая дымящуюся чашечку.
— Нет, есть. Мне не следовало упоминать о постели, по крайней мере не так сразу. И уж совсем не стоило близко принимать к сердцу отказ.
— Ничего страшного, — легко сказала она, потянувшись взглядом к окну, к воде и проворно плывущей назад курочке,
— Все дело в том, — голос Марка стал глуше, — что я просто не умею быть отвергнутым. Потому и тороплю события, что боюсь отказа… ну и сам навлекаю его на свою голову.
— Я тебя не отвергала, просто… просто отложила на более поздний срок.
— Да, наверное. Тебя я и не виню, только себя самого.
Некоторое время они молча пили чай.
— Пора идти, — наконец сказала Кейт, более счастливая, чем когда-либо за последние годы. — Чай был очень хорош.
— Ты придешь еще?
— Конечно.
Она прошла к восточному окну. Внизу был миниатюрный садик, за ним другой, а еще чуть дальше виднелись задние стены домов соседней Бридж-стрит. За окнами прямо напротив молодая женщина вешала занавески.
— Марк! Посмотри-ка.
Он подошел и встал рядом.
— Видишь вон ту женщину?
— Да, и что?
— Как бы я хотела, как хотела быть на ее месте!
Глава 7
Хелен всегда отвечала отказом на предложение устроить себе офис прямо в Мэнсфилд-Хаусе. Одним из ее важнейших принципов было: это не просто убежище, а дом, все в нем живущие — семья, на каждом лежит определенная доля ответственности за других, и совсем ни к чему иметь там угол, куда можно бежать с любой мелкой проблемой.
— Это не позволяет женщинам сосредотачиваться лично на себе, — говорила она, — и помогает сплотить коллектив.
Бывая в Мэнсфилд-Хаусе, Хелен старалась не выходить с кухни, чтобы никто не мог подкараулить ее и припереть с чем-нибудь к стенке.
Кухня представляла собой пристройку к задней части дома, в запущенном саду. В ней имелось несколько третьесортных плит разной степени новизны, длиннющий стол, занимавший всю центральную часть, и раздвижные стеклянные двери, посредине густо захватанные и выходившие на каменный пятачок с унылой жаровней для барбекю, давно не чищенной и местами ржавой от влаги. Кухня никогда не пустовала, она служила общим залом и с успехом выполняла свою функцию буквально во всех отношениях.
Когда миссис Ченг впервые переступила порог Мэнсфилд-Хауса, больше всего ее поразила именно жизнь кухни: почти первобытное обобществление всего, что там находилось (от банок с растворимым кофе до детей), постоянный гомон, горы кое-как сваленной грязной посуды, переполненные пепельницы, мусор по углам. Всю жизнь прожившая в тесном, жестко (и даже в ее случае жестоко) управляемом семейном кругу, посреди скрупулезной чистоты, она была сбита с толку, растеряна и перепугана, она не знала, как себя вести в этой чисто женской шумной коммуне с полным пренебрежением к условностям. Уборка стала для миссис Ченг точкой опоры, якорем в бурном море, соломинкой, за которую она хваталась первые несколько недель, когда еще толком не знала, вырвалась она из ада или просто попала в иной.