Любовь и дым
Шрифт:
Дант и Анна взяли еду с собой в постель, где и съели куски жареного мяса с бобами, хлеб, фрукты и вино. Убрав остатки еды, они занялись узнаванием друг друга.
Став от радости смелее и великодушнее, Анна впервые исследовала мужское тело. Думая о том, как принести удовольствие, она получила его. А затем она начала плакать. Дант обнимал ее и успокаивал.
— Ты, вероятно, последний джентльмен, последний нежный мужчина.
Анна сидела, опершись на три положенные друг на друга в изголовье огромной кровати подушки. Перед ней через открытые незашторенные окна второго этажа открывался вид, обрамленный
Прежде чем ответить, Дант разжевал красные бескосточковые виноградины белыми квадратными зубами и только потом проговорил:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я не джентльмен, я — ресторатор.
— Немыслимая растрата таланта. Как платный любовник ты бы заработал миллионы, может быть, даже миллиарды.
— Полагаю, у меня нет для этого выносливости и выдержки, — печально возразил он. — Возможно, когда я был моложе…
— Когда ты был моложе, у тебя не было… Можно назвать это тренированностью?
Он широко открыл глаза:
— Вот это ответ! Ты гений, дорогая. Ты открыла, почему жиголо вышли из моды. Сегодня у молодых людей нет терпения, а когда они его приобретают, они уже слишком стары.
— Молодым людям не хватает самообладания и выдержки.
— Женщины по сердцу и седым волосам.
— Конечно, некоторые более старые мужчины немногим лучше, — проговорила она задумчиво.
— Только те, что глупы.
— И те, кто был слишком поглощен усилиями научиться. А таких множество. Как я сказала, ты последний из джентльменов.
— Это плохо? — проговорил он, игнорируя очередную виноградину и упорно глядя на Анну.
Она пожала плечами. От этого движения колыхнулись ее груди. Она едва осознавала, что сидит здесь голой, на утреннем солнце, но осознание было слишком слабым и больше относилось к ощущению тяжести этих грудей. Она намеренно сосредоточила на этом внимание, блокируя мысли об Эдисоне.
— Так вот, как я уже говорил…
— Знаю, знаю. — Она рассеянно съела виноградину, которую держала, и перевела внимание на вид гор, и неосознанно глотнула свежего воздуха, вливающегося через окно.
— После нашего завтрака в Ривервок я все думала, что если бы я была одинока, то смогла бы вернуться в школу. Мне обычно давались языки. Я могла бы окончить какие-нибудь курсы, освежить свой французский и, возможно, преподавать его. Или я могла бы использовать свои контакты жены политика, чтобы начать оформительский бизнес, специализирующийся на сохранении истории. Полагаю, что мне это было бы по душе.
— С Богом, дорогая! — проговорил он с широко открытыми от удивления глазами.
— Могли бы возникнуть проблемы с деньгами, мне пришлось бы сменить сталь жизни, хотя я получаю небольшой доход от имения отца. Трудно оставить жизнь, на устройство
— Если он будет слишком груб или опасен, ты всегда можешь обратиться в полицию или ко мне.
Ее улыбка выразила благодарность на его последнее предложение, но все же она покачала головой:
— Я просто не знаю. Это такая громадная перемена, но раз она началась, ее не остановишь. Правда в том, что я трусиха и всегда ею была.
— Не верю. Чтобы остаться, нужно не меньше отвага, чем чтобы уйти.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — криво улыбнулась она. — Чтобы приехать сюда, тоже нужна отвага, но я не отказалась бы от этого ни за что на свете.
— Я тоже, — отозвался он твердым голосом и готовый сменить тему.
— Весьма галантно.
— Не знаю, почему ты так говоришь, но в голосе твоем звучит намек на раздражение.
— Потому что я знаю, что это не так и сердце твое не здесь.
— Ну так где же мое сердце? — поинтересовался он, поворачиваясь к ней и опираясь на локоть.
— Думаю, там, в Новом Орлеане, с Ривой Столет, — сказала она тихо.
Он моргнул, и под его оливковой кожей проступил румянец.
— Мы друзья, вот и все.
— Да я не возражаю, правда. Я никогда не полагала, что ты умираешь от любви ко мне. — Она протянула руку к темному мягкому завитку у него за ухом.
— Просто то, как ты ее упомянул, заставило меня думать, что ты давно к ней привязан. Так же, как Эдисон, только по-другому.
Он перевел свой взгляд на прекрасный вид за окном.
— Если я привязался к ней, как ты говоришь, то потому, что мне этого хотелось. Казалось, что до тех пор, пока она не свободна, я ничем не рискую. Мне надо было кого-то любить, с кем-то быть время от времени, и в то же время я мог идти своим путем и сконцентрироваться на бизнесе. Что ты об этом думаешь?
Ему действительно хотелось знать, как она рассматривает его ситуацию.
— Не знаю. Думаю, это зависит от того, что ты чувствуешь теперь, когда она овдовела.
— Не уверен. Иногда я думаю, что если бы она когда-либо собиралась сойтись со мной, то давно бы уже оставила Космо Столета, он никогда не был бы препятствием. И я думаю, что не хочу продолжать свой путь в одиночестве. Я хочу иметь семью, детей. Понимаешь, еще не слишком поздно.
— Конечно же нет. Мужчина в пятьдесят и шестьдесят…
Он махнул рукой:
— Знаю я все это, но дело в том, не слишком ли поздно для настоящего брака, такого, когда любовные утехи стареют и седеют вместе, чтобы потом быть вполне созвучными.
— Ну, я же говорила, ты — последний из джентльменов и романтичен до штиблет.
— Если я такой мировой тип, почему же ты отказываешься от меня?
— А я и не отказываюсь, — запротестовала Анна.
— Для меня это так прозвучало, — проговорил он, встретившись с ней глазами.
— Но тебе нужна молодая женщина, которая даст тебе всех этих детей, если ты их хочешь.