Любовь и французы
Шрифт:
В завуалированных словах он скромно намекает на целомудренность их отношений: «О чем я более всего могу сожалеть, так это о том, что оставался благоразумным до последнего момента, тогда как один миг неблагоразумия мог бы стать для нас источником сладчайшего утешения; не будем слишком много думать об этом, так как это может вызвать во мне ненависть к добродетели».
И хотя это вышло из моды, в своих письмах они позволяли себе быть сентиментальными. Однажды графиня попросила возлюбленного прислать ей прядь его волос. Шевалье откликнулся на ее просьбу, несмотря на то что, похоже, волос у него было не слишком много: «Вот, моя дорогая супруга, те пряди, которые Вы у меня просили как символ сладчайших и прочнейших уз. Оставшиеся прибудут к Вам немного побелевшими от старости, но Вы их не оттолкнете; придет время, и они сплетутся с Вашими прекрасными белокурыми косами, и моя голова будет украшена Вашими волосами,
Благодаря подробной переписке между шевалье и графиней мы получаем возможность присутствовать на свадьбе восемнадцатого столетия, хотя и заранее во всем продуманной, однако столь непохожей на многие другие — ведь задолго до нее жених и невеста встречались и любили друг друга, а их матери действительно заботились о счастье своих детей.
Конечно, даже и в этом счастливом случае не обошлось без трудностей особого рода — ввиду издержек в сексуальном просвещении, которое было не столько несовершенным, сколько сознательно сдерживалось, так что несмотря на всеобщее падение нравов [219] молодые люди (как юноши, так и девушки) получали целомудренное воспитание, вступая в брак практически неподготовленными.
219
На самом деле не столь уж «всеобщее»,— ограниченное рамками определенных кругов высшего света, заставлявших много говорить о себе.— Прим. авт.
Графиня де Сабран сама бывала в высшем свете и даже представила своего зятя в Версальском дворце, но, как мы знаем, всегда с радостью уезжала в деревню. Итак, представьте себе: наконец-то готов брачный контракт ее дочери Дельфины, после того как графиня два года обсуждала его статьи с отцом жениха! А теперь я намерена отойти в сторону и предоставить слово самой графине, однако должна буду прерывать ее время от времени, поскольку некоторые частные подробности читателям двадцатого столетия будут не так интересны, как адресату, получавшему эти письма в восемнадцатом веке.
20 июля 1787. «Завтра будет подписан брачный контракт. Сегодня его зачитывали, и Ваша бедная вдова стала беднее на 200 тысяч фунтов, которые она чрезвычайно охотно вручила своему чаду. Дельфина будет жить со мной, и ни она, ни ее муж меня не оставят, пока не устанут от меня. Доход в 34 тысячи фунтов, который должен был иметь малыш Кюстин (зять графини), уменьшился до 28 тысяч из-за множества долгов, оплату которых возложил на него отец, и из-за кредита, который он, чтобы оплатить свадебные расходы, должен был увеличить».
21 июля. «Знаете, что я сделала, пока в Версале подписывали брачный контракт? Я устроила с детьми пикник в Медон-ском парке, на лужайке возле маленького родничка, где такая восхитительно холодная вода. Мы весь день гуляли, болтали и смеялись...»
30 июля. «Завтра — великий день, когда решится участь моей бедной маленькой Дельфины. У меня есть все основания полагать, что она обретет счастье, если человек вообще может на него рассчитывать, но когда я думаю обо всех составляющих счастья, о том, как трудно собрать их воедино, о множестве обстоятельств, способных нарушить эту прекрасную гармонию... Не могу думать об этом без трепета!» (К счастью, она не могла предвидеть будущее; она не могла видеть свою Дельфину навещающей мужа в тюрьмах Революции; она не могла видеть грозные очертания гильотины...)
31 июля. «День свадьбы моей дочери. Я ожидала своего маленького зятя вместе с его отцом и сестрой к восьми утра. С пяти часов я уже была на ногах, и все было готово, чтобы принять их как подобает. Наконец они приехали, но какие унылые! Только подумайте: им пришлось заночевать вместо Суассона в Вилле-Котре и встать в три часа утра, чтобы приехать вовремя, потому что вчера, когда они собирались выехать из Парижа, у бедного юноши так ужасно разболелся зуб, что они решили его вырвать. Послали за Сайёлем, но тот уехал в деревню, другой дантист тоже оказался в отъезде, наконец застали Каталана, который вырвал больной зуб вместе с кусочком челюстной кости. Какое горе, какое разочарование, какая боль — не говоря уже о раздувшейся щеке, из-за которой бедняга действительно выглядел уродом! Итак, они прибыли, жалкие и подавленные, в то время как я ожидала увидеть их всех такими веселыми! Когда взору моему предстало столь печальное зрелище, у меня вытянулось лицо. Я предложила им позавтракать, но всё, чего они желали,— это выспаться, поэтому ушли отдыхать в отведенные им комнаты, а я поднялась к себе, чтобы оправиться от этого неприятного сюрприза. Все последние дни
Мы встали в одиннадцать утра. Свадебная церемония была назначена на час. Все было готово вовремя, и мы, облачась в наши лучшие наряды, в полном молчании направились в епископскую часовню. Я держала за руку Дельфину, а Кюстин-старший {196} шел рядом с сыном. Никогда еще мое сердце не билось так неистово, как в момент, когда ей надлежало, преклонив колени, произнести «да», связав себя обязательством, от которого она уже не сможет освободиться, как бы впоследствии ей этого ни хотелось. Моя собственная свадьба не произвела на меня такого сильного впечатления, но как непохожа она была на свадьбу Дельфины! Меня выдали замуж за немощного старика, которому я была не женой, а, скорее, нянькой, тогда как моя дочь выходила за красивого и талантливого юношу. Я вступила в брак, не сознавая его последствий. Мне казалось, что все происходит так, как и должно быть: никого не любя, я считала, что все меня окружающее достойно любви, и испытывала к моему старому мужу такие же чувства, как к отцу или дедушке,— нежность, которая целиком заполнила мое сердце. Времена изменились, в счастье я уже не верю, а потому заливалась слезами в продолжение всей церемонии. Я не могла остановиться. Господь знает, о чем надлежит думать в такие моменты.
После венчания мы, в том же порядке и с той же важностью, проследовали в епископскую гостиную, где нас ждал великолепный завтрак. (Лишь немногие из наших друзей смогли приехать на свадьбу.) Позавтракав, мы вышли в сад, куда пожаловала группа пастухов и пастушек, чтобы поздравить молодых. Каждый из них пропел короткий куплет... это было весьма трогательно. Затем мы танцевали с деревенскими жителями. Я открыла бал с месье Кюстином и своими детьми и уверяю Вас, что никогда не была так легка на ногу и никогда не танцевала с таким наслаждением. Весь день мы танцевали и пели. Деревенский плотник продекламировал свою поэму; ее текст занимал четыре страницы, и плотник даже влез на стул, чтобы его прочесть... Все было в точности как на картинах Тенирса!
После игр и обеда нам предстояло пережить le vrai quart d'heure de Rabelais [220] . Поверьте, меня била дрожь, когда мы повели невесту в постель, и я — в моем-то возрасте! — была смущена не меньше Дельфины. Как-нибудь, когда мы будем сидеть вместе у камина, я опишу Вам эту маленькую сцену, чтобы Вас посмешить. Мне пришлось просвещать отца, перед тем как он принялся просвещать сына! Столь глупо я не чувствовала себя никогда в жизни и думала, что до утра не перестану краснеть. Но теперь они вместе, и я до такой степени представляю себя на месте бедной Дельфины, что у меня нет желания ни спать, ни даже ложиться в постель. Ах, если бы только я могла быть на месте моей дочери, а Вы — на месте моего зятя, получив, подобно им, церковное благословение, ибо в противном случае, как говорит св. Августин, «это дело рук дьявола, и ведет в адскую бездну».
220
настоящие четверть часа в духе Рабле (фр.)
На следующий день. «Сейчас восемь часов утра. Весь замок, кроме меня, спит, а я умираю от нетерпения, ожидая новостей от моей бедной Психеи. Я надеюсь, что она при ее сложении почувствует больше страха, нежели боли, и единственное, о чем я могу думать,— это о ее отчаянном смущении, когда она предстанет перед нами и все взоры будут к ней устремлены. Пока пройдусь, поскольку не могу сидеть без движения, когда душа не на месте».
Позже. «Ну, топ ami [221] ... в моем маленьком гнездышке царит полное счастье. Любовь не так зла, как кажется, милое маленькое чудовище не кусается и не царапается, и моя Дельфина, если не считать скромного румянца, который ее, красивую от природы, всегда делал еще краше, осталась почти такой же».
221
друг МОЙ (фр.)