Любовь и ненависть
Шрифт:
хающие где—то высоко в небе, лаская друг друга нежными ле—
пестками своих бутонов.
Турция. Стамбул.
Шли недели, мое тело становилось все крепче и крепче.
Я чувствовала, как прибывали силы. С каждым днем мне стано—
вилось все лучше. По результатам последних обследований меня
выписали и вскоре привезли в особняк Устюнов. Доктор посо—
ветовал поместить меня в отдельную комнату. Там я смогла бы
отдыхать
В особняке Вурал каждый день заглядывал ко мне и даже
помогал с гимнастикой для ног. С каждым днем я все больше
и больше воспринимала его как благородного человека. Но мое
нахождение в этом особняке сильно огорчало госпожу Фереде.
Женщина почти потеряла покой и сон. Она все время говорила
Ясмин, чтобы она не заходила ко мне в комнату, потому что
я внучка убийцы ее родного отца. Фереде обвиняла меня при
каждой возможности. Господин Охмет все еще находился в боль—
нице. Доктора утверждали, что ничего хорошего ожидать не сто—
ит. С каждым днем состояние его становилось хуже. Госпожа
Белькиз не покидала стен больницы, женщина сидела у его
изголовья. Ибрагим вновь уехал в Венгрию. Несмотря на се—
мейные трудности, он вернулся к себе домой. Вурал поговорил
с Асу и Назан о переезде в Стамбул. Он купил им новый дом
в другой части города, чтобы Асу была как можно дальше от
особняка Устюнов. Вскоре девушки приехали в мегаполис. Явуз
тоже узнал, что Асу переехала из Вана в Стамбул, и помчался
вслед за ней. Савашь так же, как и я, поправлялся. Он пил
настойки знахаря, считая его своим отцом. После своего выздо—
ровления он узнал из газет, что Кималь вместе с моей матерью
погибли в автокатастрофе, а я вышла замуж за младшего брата
Кималя – Вурала, что господин Охмет находится в критичес—
ком состоянии в больнице. Но самое страшное – что его ищет
полиция и Интерпол Турции. Все утверждают, что это он убил
своих родных.
Однажды рано утром я проснулась и встала с кровати само—
стоятельно, пошла очень медленно на кухню для того, чтобы
приготовить себе чай. Как только я его приготовила, в кухню
зашла госпожа Фереде. Она гордо подошла к шкафу, будто спе—
циально толкнула меня плечом, хотела уйти, но я схватила ее за
руку и высказала ей все:
– Зачем ты так поступаешь, сестра Фереде? Что я тебе сде—
лала? Скажи мне, в чем моя вина? Разве я хотела выходить
замуж за твоего брата? Я умоляла, падала в ноги! Но твой брат
выбрал меня! Меня, понимаешь? Я стала жертвой древних обы—
чаев!
Странно, но мои слова не подействовали на нее. Она стояла
словно разъяренная тигрица, которая желала наброситься на меня.
И она набросилась с колкими фразами:
– Ты виновата в том, что появилась на свет божий! В том, что
это ты! В том, что ты внучка убийцы моего мужа! Из—за твоего
деда у тебя тоже руки в крови! Ты вся залита кровью! Вся!
Брошенные фразы взбесили меня. Словно опять началась
буря в тихом море. Я прокричала с огромной злобой:
– Не смей! Не смей мне говорить, что мои руки в крови!
Если… Если сама не знаешь, в чем твои руки!
Я не видела, что в тот момент, когда я все это говорила, на
кухню зашла маленькая Ясмин. Девочка шла за водой, как вдруг
увидела, что я держу ее маму и словно рычу на нее. Малютка
очень сильно испугалась и от ужаса схватила фарфоровый чай—
ник с кипятком и швырнула его в меня с криком сквозь
слезы:
– Убийца! Убийца, отпусти мою маму!
Как только чайник ударился об меня, от боли и жжения
я отпустила Фереде. Ясмин в ту же секунду подбежала к матери
и увела ее из кухни. Она смотрела на меня с глубокой ненави—
стью, словно ядовитая змея, которая хотела ужалить.
Кипяток ошпарил мне стопы. К сожалению, я только начала
ходить, и тут такое. Мои ноги сковала боль, и мне было невыно—
симо идти. От обиды и боли я села возле осколков этого злопо—
лучного чайника и тихонько заплакала. В моей голове проматы—
вались слова этой маленькой девочки: «Убийца, отпусти мою
маму!» Смотря на разбитый фарфор, я подумала: «А возможно,
Ясмин и права. Я убийца! Ведь из—за меня погибло столько
людей, из—за меня. Я принесла в этот дом одни лишь страдания
и смерть». От злости я ударила рукой по этим осколкам и не
заметила, как порезала руку. Я не ощущала физической боли,
я чувствовала, как у меня болит душа из—за мук, мои глаза
плакали, моя боль выходила вместе со слезами на волю, чтобы
испариться и улетучиться далеко—далеко, туда, где никого нет.
В это время Вурал только что вернулся из больницы мрачнее
грозовой тучи. Когда он проходил мимо кухни, то услышал, как
я плакала там. Заглянув туда, молодой человек увидел кровь, ос—
колки разбитого чайника, мои обожженные ноги. Вурал посмот—
рел в мои несчастные глаза, присел рядышком и спросил меня: