Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

Алексеевичем. Зашла в отделение и стала невольным

свидетелем нового инцидента. Больная Захваткина

категорически отказывалась ехать в другую больницу и

просила, слезно умоляла оставить ее здесь и чтобы

обязательно лечил ее сам доктор Шустов. Дина уговаривала

Захваткину, убеждала, что так для нее будет лучше, что в

нашей клинике вылечить ее недуг невозможно, что для ее

лечения нужна специальная аппаратура, которой наша

клиника

не располагает. Но больная не хотела слушать и

требовала к себе Шустова. Дина, очевидно, чтобы не ставить

Василия Алексеевича в неловкое положение, солгала больной,

что Шустов почувствовал недомогание и уехал домой...

Услыхав такое, находящиеся в палате больные - всего их было

одиннадцать человек - зашумели:

– До инфаркта довели нашего Василия Алексеевича!

– Затравили!

Дина поняла, что промахнулась, попробовала успокоить

палату, но сделать это было уже трудно. Тогда старшая сестра

вынуждена была пойти на попятную: услыхав чьи-то голоса в

коридоре, моментально сориентировалась и выбежала из

палаты со словами:

– О! Кажется, голос Василия Алексеевича. Я сейчас его

позову.

Я вышла вслед за ней. Шустов был в операционной.

Дина сообщила ему, что Захваткина отказывается покинуть

клинику. Он посмотрел на Дину, резко, с раздражением

спросил:

– Распоряжение главврача вам ясно? Вот и действуйте.

При чем здесь я?

– Захваткина требует вас, Василий Алексеевич, - с

подчеркнутой официальностью сообщила Дина.

– Распоряжение о ее переводе отдал не я, а главврач.

Пусть она его и требует, - ответил Шустов. Лицо его было

бледным и усталым.

Дина пожала округлыми плечами, повела широкой

мужской бровью. Взгляд ее говорил: "Я бы могла тебе

ответить, но во мне достаточно выдержки и я не хочу дерзить

тебе при посторонних". Она, кажется, не собиралась уходить и

вопросительно посматривала на меня, словно я должна была

вразумить потерявшего самообладание коллегу. Я сказала,

посмотрев на Шустова с горячим участием:

– Тебе бы лучше самому пройти в палату и поговорить с

Захваткиной. Не доводить до скандала. Больные не должны

знать...

– Больные всегда все знают раньше нас с вами, -

перебил он нетерпеливо и - к Дине: - Хорошо, скажите

Захваткиной, что я приду. Через пять минут зайду. Но ехать ей

все равно придется. Распоряжение главврача никто не

отменял.

Дина кивнула мне в знак благодарности и вышла. Мы

остались вдвоем, и я, не скрывая своего беспокойства,

спросила

тихо, назвав его по имени, как когда-то называла в

институте:

– Что случилось... Василек?

Он посмотрел на меня грустными глазами, слабая

доверчивая улыбка, как легкая тень, скользнула по его сухим

губам. С подчеркнутым спокойствием, ровно, даже беспечно

произнес:

– Ничего особенного. Просто сражение перешло в новую

фазу. . Андрей сегодня дежурит?

Этот неожиданный вопрос вначале мне показался

неуместным, как наивная уловка перевести разговор, и я

ответила рассеянно и не задумываясь, глядя на него все так

же встревоженно:

– Не знаю, кажется, нет.

– Тогда приезжайте ко мне вечером. Попьем чайку,

поболтаем. А сейчас... Ты, пожалуй, права - я зайду к

Захваткиной. Но что я ей скажу? Правду? Нельзя...

– А в чем именно заключается правда, которую ты не

можешь ей сказать? В том, что уже рак кожи?

– Да нет же. Почему ее переводят в другую больницу и

не хотят, чтобы я ее лечил.

– Да, почему? Какая тут тайна?
– напористо заговорила я,

но он уклонился от ответа, отмахнулся уже на ходу:

– Потом поговорим. Вечером.

Научно-исследовательская лаборатория, в которой я

работаю, занималась в основном проблемой вакуумтерапии.

На основании многих, самых различных экспериментов мы

пытались найти теоретическое обоснование метода

вакуумтерапии и в этом направлении, как мне кажется,

получили немало любопытных данных, которые позволят

найти ключ к объяснению успешной практики метода Шустова.

Я была довольна своей работой. Заведующий

лабораторией, мой непосредственный начальник, Петр

Петрович Похлебкин, или Петр Высокий, как его у нас

называли за высокий рост, - молодой и очень способный

медик, склонный к научно-исследовательской работе, -

боготворил Шустова, был настоящим ему помощником в

творческих исканиях. Увлеченные работой, мы с Петром как-то

не замечали, что вокруг Василия Алексеевича плетутся

интриги. Сам же он не считал нужным посвящать нас в

неприятности, которые частенько сваливались на него, хотя к

нам в лабораторию он заходил довольно часто,

интересовался, советовал, подсказывал. Мы поражались

проницательности, остроте ума Шустова, его умению из,

казалось бы, незначительных фактов и даже деталей делать

неожиданные выводы, иногда граничащие с открытием. Как-то