Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

Виолет и Луиджи Ваншенки. О выступлении этих артистов

восторженно отзывалась наша пресса, а среди публики царил

прямо-таки ажиотаж. Даже наш главврач говорил, что это

"сногсшибательно и потрясающе". Я знаю силу рекламы, не

очень доверяю восторгам слишком экзальтированных особ, но

все-таки любопытно самой послушать. Вот только как попасть.

Билеты достать простому смертному почти невозможно. И я

поинтересовалась у Ларионова,

как это ему удалось попасть.

Он посмотрел на меня так, словно сказала я что-то до

смешного наивное, и вместо ответа спросил с задорной

поспешностью:

– А вы желаете пойти? Пожалуйста - я вам достану два

билета. На когда?

– Это мы сейчас решим, - ответила я, не столько

обрадованная, сколько пораженная "колоссальными

возможностями" Ларионова. - Андрюша, ты когда не

дежуришь?

– Хорошо бы на послезавтра, - ответил Андрей.

– Записано, - отрывисто бросил Ларионов. - Будете

иметь. Два билета на послезавтра. Как вам их передать?

Телефон вам еще не поставили?

– Спасибо, Аристарх Иванович, на прошлой неделе

включили. Мы вам обязаны, - сказала я и сообщила номер

нашего домашнего телефона. - Вы действительно маг и

волшебник.

– Ну что вы, что вы, для вас я что угодно готов, хоть в

космос, - и рассыпал по бороде легонький смешок. Казалось,

смешок этот, как маковые зернышки, сыплется сквозь веселую

щербинку его зубов.

Я еще не решаюсь сказать твердого мнения о Ларионове:

кто его знает, а может, он на самом деле добрый, чуткий

человек и отзывчивый товарищ. Мы слишком придирчивы и

недостаточно снисходительны к людям. И в то же самое время

эту мою мысль коварно подстерегала другая: мол, достаточно

человеку, о котором мы час назад думали дурно, оказать нам

какую-нибудь услугу, иногда не составляющую для него ни

малейшего труда, как мы готовы сразу же на сто восемьдесят

градусов изменить о нем свое мнение. Нет, я решительно не

понимаю Ларионова, не понимаю, почему к нему благоволит

Шустов-сын и недружелюбно относится Шустов-отец.

Талантливых людей всегда окружает всякая бездарная,

тщеславно-завистливая мелюзга в надежде блеснуть хотя бы

отраженным от гения светом. Может, Ларионов и есть тот

самый тщеславный спутник.

Ларионов с Андреем сели играть в карты, а мы с

Василием ушли в другую комнату. Василий был задумчив и

рассеян. Он как будто пытался на чем-то сосредоточиться, но

мысли, видать, были настолько тяжелы, что ему никак не

удавалось

их одолеть. О стычке с Семеновым он рассказывал

спокойно, но было видно, что эта напускное спокойствие. На

мой вопрос, как решили поступить с Захваткиной, он ответил

не сразу, минуту, а может и больше, усиленно что-то

соображал, потом рассеянно посмотрел на меня, точно не

понимая, о чем я спросила, и сказал, не прямо отвечая на мой

вопрос:

– Она упросила оставить ее у нас в клинике до завтра.

Умоляла. Я согласился - какая разница, несколько часов не

имеют значения.

Я сообщила ему о сегодняшнем разговоре Семенова с

Похлебкиным о нашей лаборатории. Василий выслушал,

потом усмехнулся и проговорил тихо, но с непреклонной

решимостью:

– Я этого ожидал. Посмотрим, что у них получится.

Как это ни странно, за ужином атмосфера была

натянутой. Ларионов спешил поскорей напиться, а в

промежутках между двумя рюмками пытался острить, сверкая

тупой широкой улыбкой во все лицо, что раздражало Алексея

Макарыча: он демонстративно молчал. Василий Алексеевич

бросал то на Ларионова, то на отца пасмурный взгляд, но

старался быть спокойным, хотя всем, исключая разве

Аристарха Ивановича, было понятно, что спокойствие это

напускное.

В прихожей раздался звонок, Василий вздрогнул,

насторожился, но не двинулся с места. Отец открыл дверь.

Приход Дины Шахмагоновой был для всех неожиданным.

Прежде она ни разу не была в доме Шустовых. Я видела, как

встревожился Василий, услышав голос старшей сестры. Они

разговаривали в прихожей:

– Что случилось, Дина Михайловна? - нетерпеливо

спросил он, поймав ее беспокойный взгляд.

– ЧП. Василий Алексеевич, - отрывисто заговорила она.
–

Мы вам звонили, да у вас телефон поврежден. Десятая палата

отказалась принимать лекарства.

Десятая палата - это та самая, в которой лежала

Захваткина. Василий нахмурился, сурово и с недоумением

посмотрел на Дину, словно она была виновата в этом

необычном, действительно странном происшествии. Обронил:

– Что за чертовщина! Этого еще не хватало. Чего они

хотят?

– Ультиматум из двух пунктов, - ответила Дина. - Во-

первых, требуют оставить в нашей клинике Захваткину. Во-

вторых, отменить приказ.

– Какой приказ?

– О выговоре... вам.

Требование действительно нелепое. Василий взорвался: