Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

Ириной...

– Пожалуйста, когда угодно, - с готовностью перебил он.
–

Пропуск на тебя будет заказан.

В три часа я уже был на Петровке, в Московском

уголовном розыске. Комната у Струнова небольшая,

квадратная, с окном во двор. Два простых письменных стола,

приставленных друг к другу вплотную. Второй обитатель

комнаты, коллега Струнова, тоже оперуполномоченный, в это

время был в командировке, и я расположился за его столом.

Когда

я вошел, Струнов заканчивал беседу с какой-то

посетительницей, женщиной средних лет, одетой довольно

прилично, хотя и скромно. На лице ее и вообще во всем облике

лежала печать не просто озабоченности, а смятения и тревоги.

Провожая ее до двери, Струнов сочувственно, но, как мне

показалось, слишком официально и потому холодно говорил:

– Этим делом с самого начала занималась союзная

прокуратура. Мы не касались.

– Но ведь это ужасно, - негромко произнесла женщина,

прикрыв рукой опечаленные глаза. Голос ее дрожал.
– У меня

там сын учится, на третьем курсе... Куда смотрят партбюро,

комсомол!

– А он у вас комсомолец? - вдруг поинтересовался

Струнов.

– Сын?..
– Нет. Он, знаете ли, мальчик необщительный,

несколько замкнутый...

Струнов понимающе кивнул и почтительно подал ей руку.

Я не успел поинтересоваться, в чем там дело, - а дело, надо

полагать, серьезное, коль им занималась непосредственно

союзная прокуратура, - в это время на пороге появился

молодой человек с открытым возбужденным лицом,

узкогрудый и крутолобый, с детски доверчивыми глазами. По

тому, как они поздоровались ("Здравствуй, Юра!" "Привет,

Толя!"), я решил, что это друзья-сослуживцы, но, как потом

выяснилось, Анатолий Гришин, кандидат физико-

математических наук, работал в каком-то научно-

исследовательском институте, а с Юрием Струновым они

когда-то жили в одном деревянном доме. Потом дом их

сломали, а жильцам предоставили квартиры в разных районах

Москвы. Анатолий Гришин знал, что бывший его сосед

работает в уголовном розыске, вот и решил обратиться к нему

"по важному и неотложному делу". Предложив гостю сесть,

Струнов осмотрел его внимательно, улыбнулся дружески и

произнес:

– Бежит, бежит время. Давно ль ты с моим братишкой по

двору консервные банки самодельной клюшкой гонял... Ну, так

какое же важное и неотложное дело привело тебя к нам?

Гришин, выказывая некоторое стеснение, посмотрел на

меня, затем перевел вопросительный взгляд на Струнова:

дескать, можно при моряке?

–

Пожалуйста, я слушаю. Это наш товарищ.
– Кивок в

мою сторону.

Очевидно, Струнов в данном случае нарушил

профессиональную этику, так сказать, нормы конспирации. Но

мне он доверял.

– Я по делу об убийстве Валентина Ковалева, - начал

Гришин скороговоркой, с трудом преодолевая волнение и

хрустя пальцами.
– Валька работал в нашем институте, мы с

ним дружили давно. Одновременно кандидатские диссертации

защитили. И работали в общем-то над одной проблемой.

– О самоубийстве Валентина Ковалева...
– мягко, походя

поправил Струнов, продолжая внимательно смотреть на

Гришина.

– Это еще вопрос - самоубийство или убийство, -

загадочно ответил Гришин, делая жесты, которые не

соответствовали смыслу его речи. Впрочем, тон, каким были

произнесены эти слова, не оставлял сомнения, что сам

Гришин склонен к последнему.

– Дело Ковалева, насколько я помню, вел Иващенко

Юлий Семенович. Опытный сотрудник уголовного розыска...
–

заметил Струнов, и Гришин сразу же перебил его, точно только

и ждал именно такого ответа:

– Да. Иващенко опытный, даже слишком. - И вытер

платком потный выпуклый лоб.

Скрытый намек довольно прозрачно улавливался в его

реплике. Недобрая ирония сверкнула в его детских глазах и

погасла. На лице Струнова вспыхнуло искреннее удивление,

которое он в тот же миг попытался скрыть под маской

безразличия и спросил:

– Это как понимать?

– Слишком много загадочного в смерти Ковалева.

Загадочного и не раскрытого.
– Гришин повел тонкой бровью и

обернулся ко мне, словно просил об участии. Одет он был по-

летнему: светлые брюки, простенькая голубая тенниска. Весь

какой-то угловатый, тщедушный и в то же время уверенный. В

нем чувствовалась сильная страстная натура.

– Но ведь следствие давно закончено, дело закрыто.

Установлено, что Ковалев покончил жизнь самоубийством на

почве неразделенной любви. Так, кажется?

– Да, по версии Иващенко. Добавь еще: будучи пьяным,

бросился в омут, - живо подхватил Гришин и так же

стремительно, точно опасаясь, что ему помешают высказать

до конца те соображения, с которыми он сюда пришел,

продолжал, криво улыбаясь: - На почве неразделенной

любви... К кому? К Дине? Он ее никогда не любил.

Встречались они редко, я же знаю. Валька от меня ничего не