Любовь и ненависть
Шрифт:
кару?..
Глава вторая
ГОВОРИТ ИРИНА
В первые минуты мне показалось, что Василий совсем не
изменился с тех пор, как я видела его у нас в Заполярье на
Северном флоте. Потом присмотрелась - ну нет, куда там, как
еще изменился! Нельзя сказать, чтоб пополнел, он просто
возмужал, раздался в кости. И поседел. Волосы поредели,
совсем белые, стрижены коротко и зачесаны на гладкий, без
единой морщинки лоб.
вполне могло сойти за лицо юноши, если б не две крупные,
глубокие складки у рта и суровый, жесткий, какой-то
встревоженный взгляд. Новое появилось в его движениях и
жестах, резких, крутых, неожиданных. Я помню Василька
Шустова в институте и на флоте: он всегда выделялся
сдержанной скупостью жестов, немногословием и вдумчивой
сосредоточенностью. Теперь все это заслонялось
напряженной собранностью, нервозной подозрительностью.
Он как сжатая стальная пружина. Видно, досталось ему в
жизни, судьба не щадила его.
У Шустова отдельная квартира из двух изолированных
комнат - столовая и спальня. Столовая, она же и гостиная, -
квадратная, просторная, с двумя окнами - на улицу и во двор. У
окна - письменный стол. Два больших шкафа, до предела
набитых книгами. Телевизор в углу возле торшера. На стенах -
три пейзажа: море с крутой волной, коснувшейся белым
гребнем встревоженных облаков, пронизанных сверху
золотистым лучом; зимний лес в нежно-розовых снегах и
цветущий, весенний сад - сплошной, от рамки до рамки, с
двумя ульями и пчелиным роем на переднем плане. Никаких
сервантов с хрусталем и фарфором, никаких вазочек и
статуэток. Это добро хранится в кухне.
Василий был дома один - в комнатных туфлях, в сером
свитере и при галстуке. Подтянутый, без малейших признаков
полноты. На мой вопрос о семье он как-то смущенно
улыбнулся - улыбка смягчила его лицо, осветила прежнего
Шустова, - ответил, резко разведя руками, - жест нового
Шустова:
– Живем вдвоем с отцом.
Ответ озадачил меня, и, поймав мой откровенно
вопросительный взгляд, Шустов пояснил, освобождая меня от
дальнейших любопытных вопросов:
– Старый холостяк. Неисправимый.
И снова - мягкая виноватая улыбка. Каким-то чутьем я
поняла, что дальнейшие расспросы о его семейных делах
нежелательны. Андрей поинтересовался его отцом, и Василий
с воодушевлением, раздвигая брови, отозвался:
– Батя у меня что надо - настоящий мужчина.
Негнущийся. Таких теперь не часто встретишь.
Уже эти первые и, в сущности,
любопытство не столько своим, так сказать, буквальным
смыслом, сколько самим тоном, каким они произносились.
Оказывается, отец - его кумир. О нем он говорил с
трогательным уважением и завидной гордостью, без той
снисходительной иронии, с которой говорят иные сыновья о
своих здравствующих "предках".
– Пенсионер, не знающий покоя. Уходит из дому рано
утром и возвращается поздно вечером. И все дела. Конца краю
нет. Его здесь "другом народа" зовут. Как Марата. Того,
настоящего, французского Марата, а не Инофатьева. -
Последние слова сорвались у него произвольно, потому он
посмотрел на меня взглядом, просящим прощения. Желая
смягчить вину, сказал: - Кстати, он ведь теперь в Москве,
Марат Инофатьев. Занимает высокий пост - зятя заместителя
министра. Во куда хватил: ни дать ни взять - просто зять!
Я видела, что Андрею неприятно было слушать о
Марате, одно упоминание этого имени выводило его из
равновесия. Прежде всегда спокойный, выдержанный, он в
последнее время нередко терял самообладание. И особенно, я
это заметила, когда речь заходила о Марате. Странно, почему?
Я никак не могла понять. Ревность? Не может быть. Ревновать
меня к бывшему мужу, с которым я не виделась уже несколько
лет и который - Андрей это хорошо знает - для меня
совершенно безразличен, чужой, словно мы никогда с ним не
были знакомы, - по меньшей мере безрассудно. И сейчас
Андрей переключил разговор:
– А он у вас работает, отец?
– Да нет же, формально нет, чистый пенсионер, - ответил
Василий.
– А на общественных началах - с утра до ночи, без
выходных. Иначе не может. Да, так я уже говорил: одни его
"другом народа" называют, другие - чудаком, третьи -
кляузником. Когда его проводили на пенсию, батя сам себе
придумал оригинальную должность: помогать людям. Всяким.
Знакомым и незнакомым. Человек попал в беду - Алексей
Макарыч Шустов тут как тут. Посоветует, похлопочет, будет
ходить по разным учреждениям, требовать, добиваться и не
успокоится, пока не поможет человеку. Его весь микрорайон
знает, и он всех знает. Где-нибудь в доме лифт испортился, а
управдом мух ноздрей бьет, - думаете что, жильцы в исполком
или в жилотдел жалуются? Нет, идут к Макарычу. А уж он
знает, куда позвонить, кого пристыдить... Батя мой до войны