Любовь и ненависть
Шрифт:
смотрю в ночь и курю сигарету за сигаретой. А в голове все
яснее и яснее зреет вопрос: куда теперь? На заре юности я
связал свою судьбу с флотом, которому думал отдать всю
свою жизнь. Морю, соленой воде вручил себя навсегда. И
вдруг. .В отделе кадров мне предлагали неплохие места и в
торговом флоте и на рыболовецких судах. Я решительно
ответил: "Нет!" Я еще не знаю, где брошу якорь, у какого
причала жизни пришвартуюсь. У меня нет иной
флота, вне корабля. Начинать все заново?.. Начальник отдела
кадров так и сказал: ты, мол, еще молод, начнешь новую
жизнь. Я поблагодарил его и в сердцах пожелал ему того же.
Хотя он-то при чем?
Ирина меня успокаивала, делала вид, что даже рада:
– Наконец-то заживем человеческой жизнью. - Я
понимал, что это всего-навсего утешительные слова самого
близкого и самого большого друга. Ведь ей, дочери адмирала,
тоже нелегко расставаться с морем. - Без работы не
останемся, - обнадеживала она.
– Ну разумеется! - вспылил я и тут же понял, что
напрасно вспылил. Добавил уже тихо: - Это я знаю. Только я
хочу, чтоб работа была по мне. Чтоб в нее всю душу. . Как
флоту, морю. Понимаешь, Иринушка?
Она солидарно закивала головой и улыбнулась. Эта
улыбка всегда обезоруживала меня.
Почти весь день мы бродили по Москве, в которой для
нас все было новым, как неожиданное открытие. Нас не
покидало ощущение праздника, которое испытывают,
очевидно, многие провинциалы, вдруг очутившись в большом
городе. Люди, запрудившие улицы, нам казались праздными.
Мне и в голову не приходила мысль, что добрая половина из
них была занята делом, обременена заботами: одни спешили
на службу, другие в учреждения по разным надобностям.
Говорят, в летние месяцы в столице половина людей
приезжих. Мы в этом убедились, обратись поочередно к трем
прохожим с одним и тем же вопросом:
– Как проехать к панораме "Бородинская битва"?
Прохожие виновато пожимали плечами, отвечая:
– Не знаю... Спросите москвичей.
Потом оказалось, что панорама не открыта, и мы пошли
на выставку живописи в Манеж. Устали, разумеется, изрядно,
особенно Катюша. Потом отдыхали у кремлевской стены в
Александровском саду. Обедали в ресторане "Центральный", в
том самом, где, по выражению моего бывшего подчиненного
Юрия Струнова, голые девки подпирают руками потолок. Я
рассказал об этом Ирине, и она от души смеялась. Кстати
вспомнил, что Струнов - москвич и у меня есть его адрес и
телефон. Он настоятельно просил, если случится бывать в
столице, дать ему знать. Мы жили в гостинице
Горького, недалеко от красного здания Моссовета, о котором
Маяковский писал: "В красное здание на заседание. Сидите,
не совейте в моем Моссовете".
Катюша сразу же после обеда уснула. Нам хотелось еще
многое посмотреть: университет на Ленинских горах, Выставку
достижений народного хозяйства, хотелось побывать в
театрах. Но с кем оставишь Катюшу? Чтобы не терять
времени, я решил позвонить Струнову. Телефон его был занят.
Я смотрел в свою записную книжку - на букву "М" я записывал
адреса знакомых москвичей. Рядом с фамилией Струнова
нашел фамилию Василия Шустова. И почему-то обрадовался.
Быть может, потому, что Шустова мы часто вспоминали.
Для этого были свои причины. С Севера он уехал в
Москву вскоре после знаменитой операции в области сердца.
Учился в аспирантуре, и несколько лет о нем не было слышно.
Потом как-то однажды, сияя от радости, Ирина показала мне
газету со статьей о волшебном докторе Шустове Василии
Алексеевиче, его методе лечения тяжелых форм трофических
язв. В статье приводились полные трогательной
благодарности письма исцеленных им людей. Ирина с жаром
старалась как можно популярней объяснить мне существо
вопроса, поскольку в медицине я не горазд. Из ее объяснений
я понял, что трофическая язва чаще всего бывает на почве
тромбофлебита. Нога гноится и нестерпимо зудит. Нередко
дает злокачественные последствия, попросту вызывает рак
кожи. Эффективных методов и средств борьбы с трофической
язвой нет, и, чтобы предотвратить распространение очага
болезни, часто врачи прибегают к крайней мере - ампутируют
ногу. И вот наш заполярец капитан медицинской службы
Василий Шустов победил этот тяжелый недуг.
Я был рад за своего сослуживца, воспитанника
Северного флота. Ирина, естественно, гордилась своим
однокурсником, к тому же, как мы оба знали, тайно
влюбленным в нее. У меня не было чувства мужской ревности
к Шустову - я видел в нем человека, в высшей степени
порядочного, не способного на подлость, умного, талантливого
ученого с большим будущим. Словом, я искренне разделял
радость и восторг своей жены. Как вдруг через год, что ли, в
другой газете появилась разухабистая статья или даже
фельетон члена-корреспондента медицинских наук З.
Кроликова, разоблачающая врача Шустова В. А. В
оскорбительном тоне наш друг обвинялся в шарлатанстве,