Любовь и педагогика
Шрифт:
«Да ведь он… да ведь он… – говорит сам с собой сбитый с толку Карраскаль на пути к дому. Несовершенство реального мира – каменная стена на пути к осуществлению его замыслов, у него просто руки опускаются. – Да ведь этот человек…» Но, вспомнив фразу: «Вы все еще цепляетесь за правду, Карраскаль?», Авито соглашается: «Да, он прав!»
«А что, если Аполодоро пойдет в мать? В состоянии ли педагогика переработать такое сырье? Не сделал ли я глупость, поддавшись чувству… чувству… – отец гения поперхнулся одиозным понятием, – чувству (признайся, Авито!) любви?» Произнеся это слово и шикнув на беса с его неизменным «Вот видишь? Ты пал, ты падаешь и падешь еще сто раз», Карраскаль продолжает рассуждать: «Любовь! Первородный грех, родимое пятно моего гения, о, какой глубокий смысл заложен в концепции первородного греха! Не удастся мне вырастить из сына гения: я слишком поверил в могущество педагогики л недооценил наследственность, вот эта наследственность теперь мне и мстит… Педагогика есть процесс адаптации, любовь – врожденный инстинкт, а наследственность и адаптация всегда будут противоборствовать друг другу, это борьба прогресса и традиции… Однако разве не существует традиции прогресса и прогресса традиции, по теории дона Фульхенсио? Разве нет педагогики любви, любовной педагогики и любви к педагогике, педагогической любви, а стало быть, также педагогической педагогики и любовной любви? Чего только не познаешь в общении с этим человеком! Какой человек! Мне надлежит преодолеть в моем сыне всю инертность, которая досталась ему от матери; смотри правде в глаза, Авито: ведь вся неизбывная заурядность твоей жены… Искусство может многое, но Природа должна ему все же помогать… Видно, я поступил как жалкий раб инстинкта, пожертвовав сыном во имя любви, вместо того чтобы принести любовь в жертву сыну… Пока мы женимся по любви, человечество будет пребывать в нынешнем плачевном состоянии, потому что любовь и разум исключают друг друга… Нельзя быть одновременно отцом и учителем, никто не может быть учителем собственных детей, как никто не может быть отцом своим ученикам; учителя должны придерживаться безбрачия – вернее, быть бесполыми, а отцами пусть будут те, кто для этого больше всего пригоден; да-да, должны быть такие люди, чьим единственным занятием было бы производство на свет детей, которых потом воспитывали бы другие, а их задачей оставалась бы добыча педагогического сырья, воспитабельной массы. Надо бы ввести специализацию функций… Любовь… любовь! Но, послушай, Авито, любил ли ты Марину хоть когда-нибудь? Любил ли ты ее, и что это значит – любить?»
Дойдя до этого пункта в своих размышлениях, Авито заметил мальчика, который мочился в вырытую им ямку.
«Какой в этом смысл? Для чего он это делает? А если бы я женился на Леонсии, каким был бы Аполодорин, мой Аполодоро? Или если бы Мединилья, который собирается жениться на Леонсии, женился бы вместо меня на Марине, каким был бы Аполодоро, ее Луис? И еще…» Тут он вспомнил парадокс дона Фульхенсио: что было бы с нашей историей, если бы не Колумб открыл Америку, а какой-нибудь мореплаватель, ацтек, гуарани или кечуа, открыл Европу?
«Кем станет мой Аполодоро?» – спрашивает себя Авито, поднимаясь по лестнице своего дома, и тут мальчик выбегает ему навстречу и кричит;
– Папа, я хочу быть генералом!
Это восклицание бомбой взрывается в мыслях Авито – Нет, что ты, нет; ты не можешь этого хотеть, ты ошибся, сынок… Кто тебя этому научил? Кто тебе сказал, что ты хочешь стать генералом? Ах да, ты видел как проходили солдаты! Нет, Аполодоро, нет; мой сын не может хотеть ничего подобного. Ты ошибочно толкуешь свои собственные чувства… Общество переходит от военного типа к индустриальному, это сказал Спенсер, [18] запомни, сынок, хорошенько это имя, Спенсер, слышишь? Спенсер, и неважно, что ты не знаешь, кто это, лишь бы ты запомнил имя, Спенсер, Спенсер, повтори: Спенсер…
18
СпенсерГерберт (1820–1903) – видный английский философ, один из родоначальников позитивизма. В молодости Унамуно увлекался идеями Спенсера, особенно социологическими, над чем теперь посмеивается.
– Спенсер…
– Вот так. Значит, ты не можешь хотеть.
– Я хочу, папа, хочу стать генералом!
– А если в тебя попадет пуля на войне, сынок? – мягко вмешивается Марина из глубин своего сна.
Карраскаль смотрит на жену, на сына, опускает голову и думает: «Оставить его в покое… оставить… Но этот человек… этот человек… Надо действовать энергично!»
VI
Философ настаивает на социальном воспитании Аполодоро, на том, чтобы он формировался как личность в обществе других детей, играл с ними на улице, и Карраскаль, хоть и скрепя сердце, в конце концов соглашается. Но школа – это ужасно, ужасно! Хорошенькие вещи он там усваивает!
– Папа, а солнышко говорит планетам, какой куда бежать.
«О, школа, школа! Ему там прививают антропоморфизм! Чтобы солнце говорило?… Как мне потом это все выкорчевать? Почему я говорю «выкорчевать»? Разве у подобных вещей есть корни? Все равно – выкорчевать. Наш научный язык набит метафорами. Если не перейдем па алгебру, толка не будет. Нет, я просто обязан вмешаться и, хотя он ходит в школу, наставлять его сам».
– Папа, все хотят быть разбойниками, а меня всегда делают стражником, потому что я самый маленький…
– Так это Же хорошо, сынок; ведь лучше быть стражником, чем разбойником…
– Нет, нет, не лучше; разбойником куда веселей!
«Вот оно, социальное воспитание! Ну что в нем видит дон Фульхенсио? Это же ужас, кошмар!»
Проходя однажды по площади, Авито слышит, как мать говорит сыну, который только что с кем-то подрался и ревет: «Да пусть тебе хоть кишки выпустят, не реви. Чем плакать, взял бы камень и разбил ему голову!» О, дети, несчастные дети! Растут без всякой педагогики!.. На что такие нужны? Только на то, чтобы методом «от противного» подчеркнуть достоинства педагогики, плодами которой пользуются другие дети. Придя домой, Авито внушает сыну:
– Послушай, Аполодоро, никогда никого не бей, даже если тебя задели, лучше убеги…
– Сейчас-то они сильнее, а вот я подрасту…
И в один прекрасный день отец видит, как сын обменивается тумаками с другим мальчуганом.
– Ну-ка, Аполодоро, сейчас же иди сюда! Иди сюда, говорю тебе!
– А чего он дразнится! Они только и знают, что дразнятся: «Аполо-поло-моло, поло-моло-дроло, Полодоро-полудура, дура-дура-дура!» И все из-за того, что меня так зовут.
Аполодоро плачет.
«О дет, нет, это антинаучно, я должен вмешаться… пора уже применить мои принципы!»
И Авито решает учить сына правильно говорить, читать и писать. Чтобы научить его говорить не по заученным правилам, а в соответствии с глубоко познанными закономерностями языка, Авито берется за лингвистику, но на первых же шагах спотыкается. Испанский глагол ahogarse (утонуть) происходит от латинского ad-focare, где корень focus (огонь) – стало быть, поначалу он и значил «сгореть», и получается, что когда-то можно было сгореть в воде или захлебнуться в огне… А то вот еще: слово probable (вероятный) в толковом словаре испанского языка определяется как то, что можно probar (доказать), а если мы что-то можем доказать, то это уже дело верное, а не вероятное… Досадно, что нам приходится разговаривать на подобных языках, а не на языке алгебры. Поэтому Авито отказывается от мысли научить сына говорить по языковым законам.
Зато учит его писать по фонетической системе орфографии, единственной рациональной системе, которой принадлежит будущее. Сначала он колебался, какую букву избрать для глухого гутурального эксплозивного согласного: «Q» или «К» и писать свою фамилию Qarrasqal или Karraskai, но дотом остановился на «К» чтобы не лишать слова kilogramo и kilometro их традиционного ученого облика. А кроме того, на «К» начинаются фамилии не одного великого человека, например: Kant, Kepler и т. д., а чьи фамилии начинаются на «Q»? Разве то Quesnay [19] да Quetelet, [20] других Авито, не знает.
19
Quesnay – КенеФрансуа (1694–1764), французский экономист.
20
Qnetelet – КетелеАдольф (1796–1874), бельгийский математик и астроном.
И вот так риб'онак начал абликат' сваи мысли в графичискуйу форму, причом йидинствиннуйу подлинна научнуйу, па крайний м'эри на сигодн'а, пака мы ищо ни пиришли на йызык алгибры.
«А может, лучше было бы заставить его придумать иероглифы и помочь ему прийти за счет их эволюции к собственной письменности? Самым научным было бы записывать слова с помощью кривых, какие вычерчивает на своем валике фонограф; но, чтобы преуспеть в этом, пришлось бы дожидаться, пока сын не войдет в сознательный возраст».