Любовь и пепел

Маклейн Пола

— Я бы не назвал это хорошей новостью, — сказал Артуро. — Но, по крайней мере, у меня есть хорошие сигареты.

— Я хочу быть такой же, как Артуро, когда вырасту, — сказала я Эрнесту, направляясь к выходу.

— Ты хочешь быть жилистым испанцем и лишить мир этих прекрасных ног? — рассмеялся он.

— Перестань меня дразнить. У него такое доброе, щедрое сердце, даже несмотря на происходящее вокруг.

— Похоже, что у всех людей здесь оно такое. Ты должна как-нибудь увидеть страну во время фиесты. Испания умеет жить.

— Тогда еще страшнее оттого, что все это здесь происходит.

— Надеюсь, фильм поможет.

— Ты имеешь в виду машины «скорой помощи»?

— И не только.

Если мы все сделаем правильно, то те, кто посмотрит его в Штатах, узнают, что тут творится на самом деле. Им придется помочь. Вдруг получится изменить весь мир, если мы расскажем правду?

— Ты говоришь как писатель, — заметила я с нежностью.

— Ох, нет, — ответил он, — не начинай.

Мы вернулись на Гран-Виа. На одной стороне бульвара росли огромные платаны со скульптурными, все еще голыми ветвями, ждущими весны. Поддеревьями тянулась каменная стена со множеством дыр от снарядов. Казалось, что все идут именно по этой стороне улицы, хотя с противоположной разрушений было гораздо меньше. Я остановилась на мгновение, размышляя о привычках и о том, что значит чувствовать себя в безопасности, даже когда это не так.

— Лучше бы ты не говорил ему о «Колльерс», — сказала я. — Я же еще никак себя не проявила.

— Это всего лишь вопрос времени.

— Ты правда так считаешь? Не могу передать, как для меня важно, что ты на моей стороне.

— В этом и нет необходимости. Мне кажется, мы с тобой во многом похожи.

Я взглянула на него, чтобы понять, не дразнит ли он меня снова, но Эрнест просто шел, размахивая руками, как маятник.

Когда мы вернулись в отель. Сид уже приготовил шикарный завтрак: жареную ветчину, ломтики хлеба, подрумяненные на сале, и настоящий, а не растворимый, как был у меня в номере, кофе. Мы с удовольствием принялись за еду. Потом Эрнест зевнул и сказал, что ему нужно кое-что написать, иначе он заснет и потратит впустую остаток дня.

Я решила немного побродить одна по городу, прихватив с собой по совету Эрнеста путеводитель. Он также посоветовал не сходить с главных улиц.

— Что делать, если начнут бомбить?

— Прячься в дверном проеме, желательно каменном. Но с тобой все будет в порядке. В основном они это делают по ночам.

— Как я узнаю, если что?

— Услышишь высокий, свистящий звук, от которого внутренности превращаются в желе.

— Умеешь ты успокоить девушку.

— Не поверю, что ты забралась бы так далеко, если бы нуждалась в моем успокоении.

— Наверное, не нуждаюсь. — Я выпрямилась, спрятав в карман путеводитель, допила кофе и поблагодарила Сидни за завтрак.

Зайдя в свой номер, я взяла ветровку и спустилась в полупустой вестибюль. У открытой двери стоял маленький, хорошо одетый испанец с газетой под мышкой. Он взглянул на часы и снова посмотрел на улицу.

— Мне показалось, что несколько минут назад я слышал снайперский выстрел, — сказал он мне.

— Вы уверены?

— Нет. Может быть, это было что-то другое. — Он снова посмотрел на часы. Я осталась ждать вместе с ним. Там, за дверью, могло быть что угодно: снайпер, снаряд, граната, смерть. Но дверь была лишь слабой надеждой на защиту, да и вестибюль тоже. Никто и нигде не чувствовал себя по-настоящему в безопасности. Я постояла еще немного, размышляя обо всем этом. Мне нужно стать храброй или хотя бы притвориться храброй, чтобы выйти отсюда. Но было ясно, что мужчина в ближайшее время не сдвинется с места, поэтому, извинившись и пожелав ему хорошего дня, я обошла его и вышла на улицу.

Глава 13

В Мадриде собралось множество первоклассных корреспондентов. Приезжали ненадолго и некоторые писатели, желавшие стать причастными

происходящему. Одни уже были знамениты, другие станут известными позже, а некоторые и вовсе никогда. Им всем было что сказать, а мне хотелось их слушать.

По вечерам мы собирались в отеле «Гран-Виа», чтобы перекусить чем-нибудь ужасным, а после шли в «Чикоте», лучший из нескольких тесных баров в этом районе Мадрида. Иногда мы заглядывали в «Гейлорд» или шли к Тому Делмеру, который занимал самый большой номер во «Флориде». Он писал для «Дэйли экспресс» и хранил запас хорошего виски и несколько шоколадок в маленькой синей жестянке, которую, наверное, привез из дома. Я не могла понять, нравится он мне или нет. У него были широкие округлые плечи и странный смех, как у гиены. А когда Том выпивал слишком много, у него краснело лицо. Но мне очень нравился его шоколад и Бетховен, которого он часто ставил на своем граммофоне.

Джинни Коулз писала для журнала «Херст», который поддерживал националистов, но никто не осуждал ее за это. Она просто делала свою работу. Незадолго до вторжения Муссолини в Абиссинию она взяла у него интервью и написала разумную и объективную статью, что само по себе уже подвиг. Джинни часто садилась рядом со мной, когда мы собирались в номере Делмера. Золотые браслеты на ее запястьях мелодично позвякивали, когда она перекладывала бокал из одной руки в другую.

С ней я чувствовала себя комфортно, как и с Эрнестом, и с Хербом Мэттьюсом, который писал для «Таймс». Он был высоким и стройным, носил серые фланелевые брюки и красивые рубашки, которые каким-то чудесным образом всегда выглядели свежими, в то время как рубашки Эрнеста были такими, будто он в них спал. Мэттьюс был умен и серьезен, это чувствовалось каждый раз, когда он что-то рассказывал. Он с каждым днем нравился мне все больше и больше. Пускай мы встретились в сложное время и, возможно, всего на несколько недель, но я была рада нашему знакомству.

В один из вечеров к нам присоединился Антуан де Сент-Экзюпери. Он прилетел в Испанию на своем собственном самолете, что казалось мне совершенно невероятным. Антуан пил с нами, сидя на краю кровати в номере Делмера. На нем были голубой халат, накинутый поверх шелковой пижамы, и кожаные тапочки, которые выглядели довольно экзотично, возможно, он привез их из Марокко или Дар-эс-Салама.

— Что вы думаете об этой стране? — спросил Антуан Тома, одновременно прикуривая две сигареты — одну для себя, другую для Джинни.

— Я думаю, что она находится в процессе величайших перемен, каких еще ввдел мир.

Экзюпери трижды быстро кивнул, взмахивая спичкой.

— Они сражаются за правду.

— И многим жертвуют ради нее, — добавил Мэттьюс.

— За свободу всегда платили жизнями, — сказал Том. — Каждый раз одно и то же шоу. Просто сейчас у нас билеты в первом ряду.

— Сомневаюсь. В этот раз что-то новенькое, — возразила Джинни.

— Подумай о людях со всего мира, которые пришли сражаться и, возможно, умереть за Испанию, — добавил Эрнест, наклоняясь вперед. — Я слышал, сорок тысяч добровольцев, и на кону не их личная свобода, а свобода всего человечества.

— Храбрость прекрасна, — вмешалась я, — но ты думаешь, эти ребята действительно осознают, на что идут?

— Готовы ли они пожертвовать собой? — спросил Мэттьюс.

— Мы должны верить, что да, — сказал Эрнест.

Том пустил по кругу пачку сигарет. Я и так уже слишком много выкурила, но все равно взяла еще одну. Курение, разговоры и виски — все это было частью вечернего ритуала, способом убить время. Я никогда не была любительницей выпить, но мне пришлось научиться быть частью компании, в основном из-за чувства самосохранения. Поэтому, когда бутылка появилась снова, пришлось налить еще.