Любовь как преступление
Шрифт:
Муж Дайны – эйр Магролис – был весьма недоволен сложившимся положением. Мало того, что жена ночевала в доме родителей, так еще и целый день там пропадает, оставив собственных детей на его попечении. Нужно в лес идти, силки расставить, проверить сети в заливе, да мало ли у мужчин забот! Когда жена не явилась к завтраку, он просто привел ей детей и сказал, что идет на охоту с ночевкой.
Рассказывая об этом, Дайна вновь зарыдала, а я не могла подобрать правильных слов, чтобы ее утешить. Ну да, наши мужчины столь ценимы, что с каждым поколением все больше и больше превращаются в эгоистов. Единственный сын в семье, маленький идол для матери и сестер, он и жену такую же ищет, чтобы смотрела на него с восхищением, ловила каждое слово и ни в коем случае не перечила. А если что не так, то можно снять с жены пояс принадлежности и искать другую, более покладистую. Вон их сколько по селу ходит.
Одна проблема: каждый год к даханнам отправлялись те, что только-только входили в брачный возраст, даже не девушки – девочки-подростки. Даханны брали лишь девственниц. Замужние, разведенные и вдовы их не интересовали. Вот и приходилось нашим эйрам жениться на четырнадцатилетних: чуть замешкаешься – и твоей невесте придет серебряный тубус с багровой печатью. А подходит она – не подходит, любит – не любит, это уже дело десятое. Стерпится – слюбится, так, кажется, говорят?
– Шайель тоже вчера плакала, – я еле сдержала тоскливый вздох. Интересно, если бы в свитке стояло мое имя, мама бы тоже расстроилась? Или просто сказала бы, что такова моя судьба, как она это обычно говорит? Жаль, что отец пропал, мне его не хватает…
– Когда вы отправляетесь?
– Завтра, наверное. До Эрливейла два дня пути. Отца нет, придется бросать дом и ехать с ними. Последнее время у матери на уме одни молитвы и пожертвования. Все сбережения сносит в храм, думает, Двуликий вернет нам отца.
Голос сорвался. Я замолчала и подняла лицо вверх, не давая скатиться не прошеным слезам. Дайна сочувственно похлопала меня по руке:
– Не переживай, все образуется.
– Я уже в этом не уверена, – пробормотала я. – Мне кажется, что это фанатизм, а не вера. Можешь себе представить, нам даже ужинать пришлось без хлеба. Она все деньги оставила в храме.
– А Шайель? Она же с матерью ходит.
Я хмыкнула.
– Шайель ребенок. Вздорный, капризный, но ребенок. С тех пор, как пропал отец, мать не спускала с нее глаз, будто боялась, что и она пропадет… А тут этот приказ. Она вчера так плакала… а я даже пожалеть ее не смогла…
Дайна обошла вокруг стола и крепко меня обняла.
– Держись.
Ее малышка, весело болтая ногами, грызла пряник и довольно улыбалась.
Я отстранилась, беря себя в руки после минутной слабости. Тайком вытерла слезы и уже спокойно спросила:
– Ты же не просто поплакаться пришла?
– Нет. Хочу, чтобы Рини вы взяли с собой. Ее сопровождать некому. Да и не на чем. Наша лошадь только вчера ожеребилась, рано ее в повозку запрягать.
– А что же отец?
– Что отец… ты же знаешь, у ткача целый день за станком. Руки болят, спину ломит, но он пока держится. Последнее время зрение стало сдавать, но он не признается. Зарисовывает схемы узоров, учит Мираха… Виель, у него заказ горит! Если за пять дней не сдаст, заказчик снимет тридцать процентов, а нам эти деньги ой как нужны…
– Я поняла.
Я нагнула голову, пряча лицо. Взять Рини с собой? Везти двух взбалмошных девчонок и бормочущую молитвы мать? Такое и врагу не пожелаешь. Сомневаюсь, что я справлюсь с ними по отдельности, не говоря о том, чтобы вместе.
Но отказать подруге тоже не могу. Отец ее – золотой человек, столько раз выручал нас деньгами, когда в межсезонье рыба уходила на нерест к берегам островов, и рыбаки день за днем возвращались с пустыми сетями. Теперь ему нужна помощь. Сопроводить в порт его дочь – самое меньшее, чем я могу отплатить за его доброту.
– Значит, эйр Магролис отказался, – задумчиво пробормотала я.
Дайна покраснела.
– Ви… Не думай о нем плохо. Просто у него сложный характер.
Я лишь головой покачала. Не хочу ссориться с подругой и доказывать ей, что ее благоверный законченный эгоист. Еще решит, что я ей завидую.
– Ладно. Проследи, чтобы Рини была готова завтра с рассветом. Мы заберем ее по дороге.
***
На следующее утро, едва рассвело, с нашего двора выехал легкий кабриолет – одноосная повозка со складывающейся крышей – запряженный единственной в хозяйстве лошадью. Он лет десять пылился в каретном сарае, ведь в наших местах перестали путешествовать, устраивать ярмарки и отмечать праздники. А до ближайшего города отец предпочитал добираться на телеге, говорил, что кабриолет рыбой провоняет, если он в нем будет улов возить. Все надеялся, что удастся продать это чудо каретостроения, когда срочно понадобятся деньги.
Вчера я с самого обеда и до темноты драила его с мылом, отмывала от пыли и грязи, штопала разорванную в нескольких местах парусиновую крышу. А что мне еще оставалось? Ехать в Эрливейл в провонявшей рыбой телеге? Боюсь, я не настолько самоотверженна. Уж лучше потратить несколько часов своего труда, зато потом путешествовать с комфортом.
Мать сидела, поджав губы, и перебирала амулеты на толстой серебряной цепи, которую носила поверх платья. Шайель шмыгала носом, то и дело промокая платком покрасневшие от слез глаза. Я расположилась на козлах, решив взять на себя обязанности кучера. Управлять нашей Звездочкой было не так уж сложно, отец с детства научил меня простейшим приемам, да и умная лошадка слушалась беспрекословно.
На крыльце эйра Рувейниса уже выстроилась вся семья. Я увидела Рини – худенькую девочку-подростка с острыми чертами лица и двумя черными косичками, спускавшимися до узенькой талии. Ее старший брат Мирах хмурил брови, пытаясь за нарочито суровым обликом скрыть свой страх, а младшая сестра Айюль испуганно пряталась за его спиной. Рини рыдала, упершись лбом в плечо отца, который смотрел по сторонам так растерянно и жалко, что, казалось, сам вот-вот заплачет. Матери не было видно, похоже, ей все еще было плохо.
– Виель! Эйра Димантис! – навстречу нам с крыльца бежала Дайна. Она так обрадовалась нашему появлению, что едва сдержала неуместную улыбку. – Слава Двуликому, вы здесь!
Отдирали Рини от отца вчетвером. Она хваталась за него руками и ногами, кричала в голос и грозилась наложить на себя руки. Краем глаза я заметила, как сидящая в кабриолете Шайель вновь разрыдалась, а мать прижала ее к груди, что-то шепча на ухо.
Наконец, девочку запихнули на сиденье и закрыли дверцу. Эйр Рувейнис закинул в багажное отделение два небольших саквояжа с вещами и украдкой отер с морщинистой щеки скупую слезу. Поцеловал дочь, поклонился нам и спешно скрылся за дверями. Мне показалось, что он сбежал, но я не могла его винить, я и сама с удовольствием сбежала бы отсюда куда подальше.