Любовь моя
Шрифт:
— Я чувствую фальшь, неискренность в словах священника и лукавство, неподобающее его сану. Религиозность — его личина!
— Она чувствует! Твой интеллект соткан из паутины тонких чувств, фиксирующих и пропускающих через себя самые малые токи? И всего-то? Чувства к делу не пришьешь. Твои возможности восходят к тем временам, когда человек, по сути, еще не был человеком как таковым? Тоже мне критерий истинности. Ура! Час настал! Свершилась победа истины над заблуждением!.. Аня, не боишься предчувствовать? Люди, пытающиеся заглянуть за Божий край, часто бывали наказаны.
— Инна, ну полно, полно тебе, — простонала Жанна.
—
— Не обладает священник истинным, религиозным сознанием, не чувствую я в нем мощное духовное начало, — грозно начала свое обвинение Аня.
— Не испытываешь при общении с ним волн религиозного восторга? — изобразив по-детски удивленно расширенные глаза, «вторглась» в исповедь Ани Инна.
— А без него, по-моему, примирения и восхождения к помыслам Божьим невозможно… Истинное откровение нисходит только к тем, кто заслуживает. У них «Бог ночует между строк» и в душе. А этот автор и его персонаж не умеют любить людей как самих себя, тем более, больше себя. Я места не нахожу от одолевающего меня раздражения! — с пламенем праведного гнева в глазах продолжила Аня. — Герой книги видно в священники пошел ради корысти. Иначе бы ему не сколотить деньжат на вознесение и поддержание своего тщеславия.
— И что из того? У каждого свои изъяны, — язвительно усмехнулась Инна. — Может, ему было видение?
— Опять ты… Я отказываюсь даже от попыток понять ход твоих мыслей, — обиделась Аня. — Смирение, беспрекословное послушание… По-моему служение Богу для простых прихожан предполагает утрату личности. Но только для овец, а не для пастухов. Вот это-то и не укладывается в моей голове. Получается, что пастыри сами не верят, а используют… По логике… именно этим они оскорбляют чувства верующих. Бред какой-то. Я при всем желании мысленно не вижу себя среди паствы этого служителя культа.
Инна снова вмешалась со своим ироничным замечанием в нервный, нескладный монолог Ани, безуспешно пытающейся сформулировать свое мнение:
— И у тебя есть тому неопровержимые доказательства? Оскорбить человека можно только когда он признаёт это оскорблением. Твой вопрос надо рассмотреть в другой плоскости: имеется ли у прихожан в наличии или отсутствует способность это осознавать? Вот я, например, в молодые годы, идя от директора в свой цех, по просьбе его секретаря часто захватывала и заносила в бухгалтерию какие-то документы. Ведь по пути. Мне не трудно было. Я считала, что мне доверяют, потому что я аккуратная и ответственная. А потом мне доложили, что женщины из канцелярии, унижая меня, развлекались. Они вычитали, что в Японии заставить человека сделать работу ниже своего статуса, значит нанести ему смертельную обиду. Но пока я этого не знала, не обижалась на них и честно выполняла работу курьера.
Аня задумалась, пытаясь применить Иннин пример к пониманию ситуации с прихожанами и главным персонажем обсуждаемой книги.
— А если ты ошибаешься в оценке священника? — Это Жанна предостерегла Аню
— Это замечание из разряда твоих богословских изысканий? Так вот я объясню. Сначала меня покоробила фраза священника о том, что лицо скорбящей женщины прекрасно. Я бы поняла, если бы он сказал «смиренная» красота. Да и то не совсем. Но преподнес автор это изречение не в контексте перенесенного кем-то горя, а всуе, как бы в общем плане. Он считает, что жизнь женщины должна быть чередой страданий? Они — наша единственная школа жизни и ее итог? Мировая скорбь в глазах женщины ему приятна? Увидев печальное лицо, мне хочется ему сочувствовать, но никак не восхищаться. Может, с его религиозной точки зрения призывающей всех терпеть это и верно, но для меня нет ничего прекрасней лица просветленного знанием, озаренного радостью или благодарной улыбкой. А счастливый смех детей, влюбленных, истинно любящих! Он же незабываемо восхитителен. В искреннем счастье прекрасен человек, а не в страдании!
Разве автор своей матери, детям своим и себе пожелает скорбной красоты? Разве он хочет видеть на их лицах печаль? Такое может утверждать только человек, легко идущий по жизни, не знавший горя. Его герой хотел бы видеть лицо жены скорбным, а свое вдохновенно-прекрасным? Конечно, кто из прихожан станет ходить в его церковь, чтобы смотреть на постное или тоскливое лицо своего пастыря? Дома каждому хватает такого добра.
— Куда тебя понесло! — Инна попыталась остановить Анины излияния.
— Сколько семей живет в злобе, в ненависти, в грубости и глупости по вине только одного, допустим, пьющего, гулящего, растлевающего, хамоватого деспота?.. А как хочется, чтобы люди, по возможности, не портили друг другу жизнь! К счастью надо призывать людей, к стремлению приносить друг другу радость, чтобы жили в любви, в уважении, во взаимопомощи, чтобы их лица расцветали улыбками! А этот батюшка проповедует красоту скорбящего и идиотскую, человеконенавистническую мораль жертвенности женщины в семье, ее уничижение перед мужчиной!.. Что, собственно, мы и наблюдаем в судьбах Эммы и Зои и в семьях им подобных невезучих женщин. С молоком матери дочери впитывают рабство, поддерживаемое церковью и обществом мужчин.
— Какой темперамент! Какой силы ненависть! Не предполагала я их в тебе. Как неожиданно ты повернула эту, может быть, вскользь брошенную священником фразу! Мне такое в голову не приходило. Анечка, мы не в пятнадцатом веке. Атавизм мужского господства и женского подчинения, конечно, существует, но он не носит массового характера, — заметила Инна и тут же сделала небольшую врезку-отступление:
— Вот что значит вариться в узком кругу бед детдомовских детей! Роль места работы в твоих категоричных воззрениях отнюдь не второстепенная. У меня есть знакомый врач, в психбольнице работает, так для него…
Аня остановила Инну:
— Конечно, лицо гордой женщины без слез несущей крест своей беды можно назвать трагично-красивым. Я помню окаменевшие от горя лица матерей, потерявших сыновей в Афганистане. Я знаю слова Тютчева: «Божественная стыдливость страдания», где слово «божественная», мне кажется, употреблено не в религиозном смысле, а как эпитет восхищения, преклонения.
— А я помню слова Толстого: «Она была так хороша в своем страдании…» В них — восхищение мужеством роженицы, — сказала Жанна. — К тому же без скорбей нет спасения.