Любовь моя
Шрифт:
А та спокойно продолжила:
– И из Лениных книг люди берут что-то полезное. И в этом я с ними. А эта писательница для кого и для чего выстраивает пантеон своих сомнительных героев с их… подозрительными теориями, переворачивает, искажает смыслы, производит в умах инверсию? – забухтела Аня тихо, будто бы только для себя.
– Иногда полезно поиграть смыслами, – усмехнулась Инна.
– Только чем эти игры заканчиваются?
– Почему бы не позволить себе экстравагантную выходку? Особенно, если она идет… из горнила сокрытого прошлого
– Она за реставрацию сталинизма… или гитлеризма? Не пойму, она их приравнивает? Этим попахивает?.. Ужас… А вдруг она права, и всё, в конце концов, лет эдак… придет к тому, что... Ведь немцы тоже не могли предугадать, куда повернет судьба их страну. И СССР как-то неожиданно быстро рассыпался, – сдавленным шепотом произнесла Аня и будто застыла в угрюмом оцепенении безысходности.
– Дура.
– Порадовала комплементом. Дуру в зеркале ищи,– огрызнулась Аня на Инну. – У меня страх, а ты…
– Если захотеть, в чем угодно можно усмотреть изъяны и опасность, даже в праздничном гулянье.
«Ох уж эти мне грубые насмешки на грани «отчаяния» вместо простого разъяснения», – ворчливо подумала Лена.
– Мне кажется, истины, предлагаемые автором, на самом деле ею прочувствованы и выстраданы. Она вложила в произведение всю свою мучительную совесть, понимая, что эта книга принесет ей много укоризны. Что и пугает... Странно, какую-то неожиданную, с моей точки зрения, инфантильность высветила. С ее-то жизненным и писательским опытом! Что побудило? Может с чужого голоса поет? – продолжила обсуждение книги и ее автора Аня. – Ведь писала же раньше под неусыпным вниманием партии и комсомола.
– Одно дело обслуживать власть имущих, и совсем другое жить для страны, понимать душу народа, – подметила Жанна.
– Ну и сказанула! У тебя фобия? Где ты увидела инфантильность? – сухо оборвала Аню Инна. – Наблюдаю классический конфликт принципов и обстоятельств.
– Чересчур неуклюжая попытка защитить «обвиняемую», – не осталась в долгу Аня.
– Ею движет несомненное осознание своей миссии или это очередной приступ гордыни? – будто вскользь заметила Жанна. – Я бы посоветовала всем отмежеваться от ее идей. Одно я с уверенностью могу сказать…
– Я бы не рисковала «заявлять с уверенностью», досконально не изучив проблему. Не стоит судить о том, чего не знаешь, – остановила ее Лена.
– Это недоразумение и несогласие мнений не стоит столь долгого и бурного обсуждения. Ничего хорошего ровным счетом в этой книге нет, – сразу отступила Аня.
– Не скажи, сильное произведение. (Инна блефует?) Видно удался ей фантастический образ вождя будущего, раз затронула... – усмехнулась Инна.
– Так-таки и задела. Обидела, разозлила. Зашвырнуть бы эту книжку подальше! Она вредная, – полыхнула Аня.
– Хочешь вернуть цензуру на всю печатную продукцию? – удивилась Жанна.
– Между прочим, в Америке жесточайшая цензура. В утвержденном тексте ни одного слова изменить нельзя, особенно в сценариях
– Что это многие наши писатели в политику ударились, даже женщины. Поветрие? – удивилась Жанна.
– Время такое, бестолковое. Не волнуйся, глупости скоро перемелются, – ответила ей Инна.
– Мы обязаны быть оптимистами, потому что имеем внуков, – серьезно сказала Жанна.
– «Не жалуйся на время, в котором живешь. Ты должен сделать его великим», – с достоинством произнесла Аня.
– Аня, ты могла бы в лицо писателю высказать свое мнение о его произведении?
– Конечно.
– Что-то я не припоминаю у тебя неистового корсиканского темперамента. И это против правил этикета. Ты превзошла меня, своего учителя. Ох, поплатишься ты за свою твердолобую прямолинейность, – рассмеялась Инна.
– Уже двоим высказала, но не прилюдно и в мягкой форме.
– А я бы не смогла, – как-то ненатурально вздохнула Жанна.
– Трусиха, – насмешливо заметила Инна.
– Нет. Начну с того, что во время войны я, без сомнения, была бы в первых рядах. Но в мирной обстановке встать на защиту справедливости, публично покритиковать кого-то, высветить свой взгляд… Тут не храбрость, а другая смелость нужна, другое мужество. Выступить «за» или «против» кого-то я могу, если чувствую в себе или за собой реальную силу, реальную возможность помочь. Иначе этот шаг – просто глупость. А потом находиться в подвешенном состоянии? Я, по возможности, избегаю таких ситуаций, подстраховываюсь, воздерживаюсь. Бабушка в детстве меня учила, чтобы жила я внимательно и осторожно, вперед не рвалась, сзади не плелась. А вот в работе на меня стопроцентно можно было положиться. Никогда никого не подводила, – бросив на Инну затравленный взгляд, словно оправдываясь, объяснила Жанна.
– «Не суешься в волки, коль хвост как у телки?» – фыркнула та.
– Я не человек стаи. Мне сподручнее один на один высказать свое мнение. Есть у нас один писатель. Для всех он чуть ли не классик, а для меня – дрянь-человек. Но я же не стану об этом никому говорить. У него дети, внуки… Я не могу переступить через себя.
Из ваших слов я поняла, что та поэтесса – магнитная аномалия в пространстве современной культуры, озоновая дыра, каких сейчас много. Она – перетянутая струна, готовая лопнуть. Она глас…
– Чей голос? Что за ней стоит? – вопросительно приподняла одну бровь Инна.
– Не бесспорный, конечно…
– Что мнешься? В этом проявляется твоя интеллигентность? Так ведь современная культура не насаждает одну точку зрения. Она предполагает варианты, диалоги, призывает к диспуту. Давай, смелее!
– Да ну, тебя, – отказалась отвечать Жанна. – Я не читала этой книги. Я попыталась в общих чертах…
– Аня, а ты испугалась, что я высоко вознесу и короную непонятно кого? Нашумевшее произведение признанного мэтра в литературе... Правда, только областного масштаба. – Губы Инны брезгливо изогнулись.