Любовь моя
Шрифт:
— Зачем? — насмешливо спросила Инна.
— Чтобы понять. И теперь я вижу, что он слишком резонирует с современностью. Иуды и Раскольниковы не перевелись. Тема преступления и наказания особенно злободневна в нынешние времена. И Чайковского я не скоро полюбила. Лишь когда почувствовала, что его музыка озарена светом небес, когда доросла до понимания.
— Пушкин тоже не скоро дошел до нашего национального сознания, — сказала Жанна, чтобы хоть чем-то поучаствовать в разговоре.
Оказывается, она не спала и с закрытыми глазами внимательно слушала
— Алла очень осторожная и не любит заранее говорить о своих книгах, пока не убедится в их одобрении в соответствующих кругах. Она не спешит распахивать душу журналистам, которые работают на «массы». И на этот раз она не станет грешить против своих правил, — сказала Аня и покраснела, сконфуженная серьезным тоном своей речи.
— Породу ничем не испортишь. Фрукт всегда будет аристократом, а овощ — простолюдином, — беззлобно проехалась Жанна на счет именитой сокурсницы. — И ты не устояла перед ее авторитетом.
— Мы по телефону иногда спорим с Аллой, но наши диспуты касаются исключительно особенностей и тонкостей литературного языка, — сказала Лена, желая своим замечанием закончить затянувшееся обсуждение. Но Аня «не просекла» намерения Лены и продолжила озвучивать свое мнение:
— В моем понимании, язык — орудие чести и гуманности. Его надо применять так, словно находишься под присягой верности своей стране, своей культуре и уважения к людям…
Инна не замедлила воспользоваться ее заминкой.
— У Аллы есть очень длинные рассказы. Они… как жвачка, — сделав выразительную паузу, заметила она. — Чуть-чуть перефразирую Уинстона Черчилля: «Оратор должен исчерпать тему, но не терпение слушателей».
— Длинные они, потому что обстоятельные. Каждый рассказ подробно муссирует одну тему. Как ее разорвешь на куски? Когда текст «провисает», Алла укрепляет и оживляет его включением вкраплений, отвлечений от основной мысли. Но этого недостаточно, поэтому композиционно рассказы она составляет из суммы отдельных микрорассуждений, иногда даже из маленьких новеллок, разграниченных паузами. Она как бы делит произведение на множество фрагментов, несущих определенную символично заостренную мысль, что не дает читателю утомляться. Дробление связано еще и с тем, что произведение «населено» большим количеством героев, которые появляются и очень быстро уходят со страниц книги, оставляя назначенный им след. Это интересный художественный прием, — терпеливо объяснила Лена. — Последняя ее книга — лучшая на сегодняшний день.
— Расчленяет длинные рассказы? Сознательный прием? Экая невидаль. Я к нему прохладно отношусь. Возьми себе на вооружение, если хочешь. Ты тоже для перебивки настроения читателя пишешь прелестные зарисовки. Еще у Аллы слишком много размышлений молчком, «про себя». Эти ее сплошные «она подумала»… — повторилась Инна, упорствуя в своем мнении. — Я воспринимаю их как недочеты и шероховатости. Притом она играет с логикой, а ты знаешь, к чему это может привести.
— В бессюжетном произведении, в котором мало событий, глубину характера человека трудно высветить без внутренних
— Длинные рассказы? Я, например, люблю ее пространные рассуждения. Вся прелесть в том, что в них интересно докапываться до сути. Они вызывают желание узнавать, осмысливать, чувствовать, как автор ведет тебя к намеченной цели. Алла в разных техниках работает, — опять вторглась в беседу подруг Аня. — Читаешь такие книги и уважаешь себя. Я где-то слышала — наверное, по телевизору, — что поэт может достичь своей цели, а философ — никогда. Но я думаю, это смотря какие цели он себе ставит.
— «То, что птица умеет летать, видно уже по тому, как она ходит». Аллу либо не понимают, либо восхищаются ею. Читая, воображаешь себя умной? Тебя на туфте не проведешь, — съязвила Инна.
Но Аня восприняла ее слова как комплимент и опущенные уголки ее губ, чуть дрогнув, на миг качнулись вверх.
— Алла активно вовлекает читателей в процесс познания того, что казалось бы за гранью понимания.
— Глубоко не вникай в себя. Вдруг обнаружишь там посредственность, — добавила издевки Инна.
Аня, растеряно помолчав, неожиданно нашлась:
— Вздрючиваешь всех? Чуть что не по тебе — вмиг шашки наголо. А мне наплевать на твои наезды. Прячешься за маску шутихи?
Но Инна продолжила напористо цепляться:
— Я неудачно к тебе апеллировала? Мне выбрать другую кандидатуру? Но ты меня устраиваешь. Тебе же было бы лучше, если бы писатели всё разжевали и в рот положили. Сама-то ты не скоро «въезжаешь».
Проглотив обиду, Аня неожиданно азартно возразила:
— А тебе так не надо? Можно подумать, тебе всё быстро удается обмозговать самой. А почему тогда встречаешь книги Аллы в штыки? Откуда у тебя высокомерный подход к простым читателям? Я подозреваю, что из вредности всем и даже себе противоречишь.
— Противоречия, знаешь ли, иногда объясняют друг друга, а не противоречат, — усмехнулась Инна.
— Я в свое оправдание так скажу: книги Аллы имеют разные степени доступности. Каждый читатель в них находит свой уровень.
— А ты останавливаешься на первом?
— Знаю, но не проболтаюсь, — старой шуткой отмахнулась от обидчицы Аня.
«Мало, кто способен признаться, что не понимает книг Аллы. А грубить-то, зачем без особого повода? — удивилась Лена и сжала плечо подруги. — Устали девчонки. По малейшему поводу взрываются».
— Ты считаешь, что для простого народа в любом произведении обязательно должно присутствовать чуть-чуть пошлости и безвкусицы? — достаточно крепко щипнула Жана Инну, припомнив Ленин укол на эту же тему.
— У Аллы?! Не приписывай! — Инна буквально задохнулась от возмущения.
«Совсем юмора не понимает», — разозлилась она, прекрасно сознавая, что в их с Аней разговоре юмором и не пахнет.
Не удостоив Жану дальнейшим объяснением, Инна отвернулась.
Аня вдруг заявила:
— Читаю книги Аллы и чувствую, что писал их счастливый человек, чего не скажешь о Ритиных.