Любовь Носорога
Шрифт:
Пи***ц, как тяжело спектакль дался. В антракте Полина тяпнула в буфете коньяка по Пашиному настоянию, и перестала выглядеть, как соблазнительная испуганная жертва Минотавру из мультика Пашиного детства.
Нет, соблазн остался, а вот испуг вроде как прошел.
— Паша, надолго ты в Москву?
О, мы уже и разговаривать начали!
— До конца недели.
— Насыщенная деловая жизнь. Прости, что влезаю… Но, просто ты неделю был в Германии, теперь здесь неделю…
— Нормально, я привык.
— Тебе спектакль нравится?
— Ага.
— Смешной, правда?
— Ага.
— И
Полину с выпитого немного повело, судя по всему, развязался язык, и она принялась обсуждать спектакль, делиться впечатлениями. Ну, верней, она считала, что обсуждает. Паша-то, понятное дело, ее и не слушал, только смотрел. Любовался, бл*. Глаза горят, губки облизнула… Укол возбуждения в пах. Так. Надо либо прекращать, либо… А чего это у них тут за вестибюль такой длинный, а?
Паша, стараясь быть ненавязчивым, аккуратно увлек разговорившуюся и почувствовавшую себя более свободно, Полину прогуляться по длинному вестибюлю, порассматривать интерьер. Из всего интерьера особо его интересовали двери. Одна… Так, это туалет… Не пойдет. Вторая… Нет, это выход для персонала буфета… Тоже не то… Лестница! Наверх!
Полина все болтала, немного нервно, но в целом, довольно прикольно. Примерно, как птичка маленькая, села тебе на ладонь, щебечет, щебечет, и не понимает, глупая, что ее в клетку сейчас… Что она в его во власти вся, беззащитная… Черт… Член в брюках уже так прилично дал о себе знать. И Паша понял, что, пожалуй, поторопиться пора бы.
И поторопился. На втором этаже были колонны. И какие-то бюсты между ними. Для Паши это мелькнуло буквально фоном, потому что он увидел то, что ему было надо. Дверь. Из которой только что выплыла служащая в бордовом бархатном платье. Служебка, похоже.
— Паша, — Полина, только теперь обратившая внимание, куда они зашли, нервно оглянулась, — скоро закончится антракт, уже первый звонок был… Пошли вниз.
— Ага.
Паша, прихватив ее под локоток, и не обращая внимания на вопросы, неумолимо, по-носорожьи, пер ее к нужной ему двери.
Запертой. На смешной замок, легко поддавшийся напору его рук.
— Паша, ты замок сломал…
Ну и хер с ним.
Там и в самом деле была маленькая служебка для персонала. Столик, стул. Диванчик. Очень хорошо.
Паша, прикрыв дверь, тут же подтолкнул уже, похоже, все осознавшую казачку к дивану. Она не хотела. Ну, или думала, что не хочет. Развернулась к нему, забормотала возмущенно:
— Паша, Паша, ну вот что это, Паша, ну это же скотство, ну как ты можешь, я не хочу, не хочу, не хо… ах!
Последний звук она издала, уже изогнувшись и прижавшись к нему тесно-тесно. С его пальцами в себе. Сразу с двумя. Потому что ну очень легко вошли. Прям, как к себе домой. Вероломная казачка! Болтала, болтала, отказывалась… А сама-то мокрая уже! Горяченная! Готовая! И кто после этого дурак? Кто скот?
Диванчик не поражал размерами, поэтому Паша просто уселся на него, утянув Полину на колени. Лицом к себе. Она, несмотря на полное свое поражение, все еще трепыхалась, до того сладко сжимаясь в противовес своим словам на его пальцах, что было не просто нереально, но и опасно останавливаться.
Да Паша и не собирался. Прозвенел второй звонок, Полина опять дернулась, уже испуганно,
Полина замерла, испуганно и до того круто сжимая его внутри себя, что Паша даже двигаться не спешил, несмотря на весь экстим обстановки.
Он когда-то слышал о таком виде секса, вроде индейцы так делали в Америке. Некоторые племена. Там баба забиралась в гамак к своему мужику, садилась на него сверху и доводила его до конца только мышцами своего тела, даже не двигаясь. Говорят, такой секс мог часами длиться. Паша, первый раз услышав, только поржал. Че за фигня? А вот сейчас… Есть в этом, точно что-то есть… Полина закусила губу, глядя в его лицо огромными серьезными глазами, словно выискивая в нем что-то. Одной ей нужное. И, когда Паша уже готов был начать, потому что все нестерпимо того требовало, его неукротимая, несговорчивая казачка… Двинулась сама.
Паша аж забыл, что хотел пожестче, хотел сам, быстренько кончить, чтоб яйца не взорвались, и успеть на второй акт. Застыл, положил только руки ей на бедра, задирая платье, обнажая линию резинки чулок. А Полина ухватилась за его плечи покрепче и продолжила движение вверх и вниз, часто и глубоко дыша и тихо постанывая. Лицо ее, с уже поплывшим, но все еще испуганным взглядом, было до того красивым, что Паша не мог глаз оторвать. Смотрел, смотрел, смотрел… А потом не выдержал, нажал ладонью ей на спину, чуть притягивая в себе, и поймал раскрытые губы, поцеловал, включаясь в игру, в скольжение это неистовое, жаркое, одно на двоих. И сразу стало еще горячее, еще острее, еще глубже. И Полина уже не стонала, вскрикивала от каждого его толчка внутрь, потому что перехватил-таки Паша инициативу, и сам не понял, когда, настолько отключился, от кайфа происходящего! Он плотно прижал ее бедра с себе, вбиваясь ритмично и жестко, и придерживая ее второй рукой за талию, а сам добрался, наконец, до манкой груди, зарылся в ложбинку лицом, целовал, облизывал, прикусывал, и рычал даже по-звериному. И, когда Полина задрожала на нем, резко сжал ее еще сильнее, не давая двигаться, и задал такой темп, что она уже буквально скулила, уткнувшись ему в шею, содрогаясь, не в силах удержать свое удовольствие. И принимая его в себя. И это было ослепительно. Настолько, что Паша какое-то время даже проморгаться не мог, дыхание выравнивал, все еще сжимая хрупкое тело своей женщины.
— Поля, все. Поль.
Он целовал ее шею склоненную, мокрые опять щеки, из-за него, конечно же. Ну и плевать. И говорил. Тихо, но очень серьезно и внушительно.
И его достоинство в ней, еще не опавшее, тоже подтверждало внушительность его аргументов.
— Поля, хватит. Я не пущу тебя больше от себя. Ты поняла. Ты — моя. Просто не пущу.
— Кто я? Паш? Кто я — твоя?
Она не делала попыток встать, вырваться от него, обмякшая, расстроенная произошедшим. И тоже тихо говорила. И тоже серьезно. Очень среьезно. И Паша понял, что от его ответа много чего сейчас зависит. Все зависит.