Любовь первая, любовь бурная
Шрифт:
Мэтью Джексон, прокашлявшись, встал, держа шляпу в руке. То, что он собирался предложить молодой паре, было неслыханно и, возможно, будет стоить ему прихода. Но сердцем он чувствовал, что должен это сделать. Так будет правильно. Для Брианы. Для ребенка. И может быть, даже для индейца.
— Мисс Бьюдайн, вы когда-нибудь думали о том, чтобы сочетаться в браке официальным образом?
— Конечно, да, — спокойно ответила Бриана.
— Да… ну… я бы хотел совершить обряд.
Бриана неожиданно онемела. Она повернулась к Шункаха, лицо ее пылало. Она никогда не говорила мужу о том, как хочет настоящего обряда, никогда не признавалась даже себе, что считала это очень важным. Но так было, и сейчас она могла осуществить свою мечту благодаря Мэтью Джексону. Господи, благослови его! Она станет женой Шункаха; ее ребенку не придется терпеть клеймо ублюдка.
Ее улыбка исчезла, когда она увидела выражение лица индейца.
Мэтью Джексон тоже увидел его.
— Может, вам двоим нужно побыть несколько минут наедине и обсудить вопрос? Я побуду на кухне.
Бриана кивнула.
— Спасибо, преподобный отец.
Когда они остались вдвоем, Бриана взяла руку Шункаха в свою:
— Ты не будешь сильно возражать, если нас поженит преподобный?
— Ты уже моя жена, — ответил Шункаха. — Мне не нужен этот обряд белых или одобрение священника.
— Это нужно мне, — тихо сказала Бриана.
— Это важно для тебя: быть замужем по законам белых?
— Да. И это будет важно также и для нашего сына. Мой народ не признает наш брак, заключенный по обычаям Лакота. Я не хочу, чтобы нашего сына обзывали ублюдком или хоть как-то еще унижали его из-за того, что мы женаты по другим законам. Если мы позволим преподобному Джексону совершить этот обряд, то у нас будет листок бумаги, доказывающий всем, что мы муж и жена.
— Бумажки белых людей бесполезны, — горько сказал Шункаха. — У моего Народа было много бумаг, говорящих о том, что Земля Пятнистого Орла принадлежит нам, так же, как и растущая на ней трава, и бегущие по ней реки. — Он покачал головой, кривая улыбка исказила его губы. — Трава все еще растет, и реки текут, но Па Сапа уже не принадлежит моему Народу.
— Пожалуйста, Шункаха, это очень важно для меня.
Он глубоко вздохнул. Бриана редко просила у него что-либо. Можно ли отказать ей в этой малости, которая так важна для нее?
— Хорошо, Золотой Волос, мы разрешим белому человеку совершить этот обряд. Сейчас же, если таково твое желание.
Приподнявшись на цыпочки, Бриана поцеловала его:
— Спасибо.
Несколько минут спустя Бриана стояла рядом с Шункаха Люта и произносила слова, которые делали ее законной женой индейца. У них не было колец, чтобы обменяться, но его обещание любить и лелеять связывало крепче, чем любой кусочек металла, и сладостное тепло наполнило ее душу, когда преподобный объявил их мужем и женой.
Шункаха Люта на секунду заколебался, когда преподобный Мэтью сказал, что можно поцеловать невесту, а потом очень нежно взял лицо Брианы в свои руки и прикоснулся своими губами к ее губам.
— Охиннийан, вастелакапи, — прошептал он. — Навеки, любимая.
Сердце Брианы переполнилось сильным чувством любви к человеку, который стал теперь ее мужем и перед христианским Богом. Она даже забыла, что они не одни, пока Мэтью Джексон не кашлянул, несколько смущенный необходимостью вмешаться в такой интимный момент.
— Я позабочусь о бумагах, когда вернусь в город, — сказал он Бриане, оторвавшей взгляд от лица Шункаха Люта. — И потом привезу ваше брачное свидетельство.
— Спасибо, преподобный, — горячо сказала Бриана. — Вы очень добры. Вы всегда по-доброму и с уважением относились ко мне. Я хочу, чтобы вы знали, как я это ценила тогда и ценю сейчас.
Мэтью Джексон взял руку Брианы в свою и погладил:
— Будь счастлива, дитя мое.
— Я буду, спасибо. О! — воскликнула она, смущаясь, — я не заплатила вам.
— Нет необходимости, — сказал Мэтью Джексон, тихо посмеиваясь.
— Вы уверены?
— Еще как уверен. Спокойной ночи.
Бриана проводила священника до крыльца, а потом вернулась и встала рядом со своим законным мужем.
— Это было не так уж плохо, правда, милый?
— Правда. Как долго вы с ним знакомы?
Бриана пожала плечами.
— Пять или шесть лет. А что?
— Он любит тебя?
— Любит меня? Почему ты так думаешь?
— Из-за того, как он смотрит на тебя.
— Тебе это показалось.
— Возможно, — Шункаха Люта положил руки на плечи Брианы. — Митавин, — произнес он. — Моя женщина.
Его руки скользнули вниз, а потом снова поднялись, и Бриана затрепетала от его прикосновений. Она принадлежала ему сейчас, в беде и в радости, в болезни и здоровье, до конца дней своих.
Она подняла лицо, закрывая глаза, когда рот Шункаха приблизился к ее губам. Его зубы были такими теплыми и до боли знакомыми. Она почувствовала, как тело откликается на поцелуй, почувствовала, как сердце начало отчаянно колотиться, когда он стал более глубоким и страстным, более требовательным. Внутри все задрожало от желания и восторга. Скоро, подумала она, скоро он овладеет ею, унося ее в мир, где нет красного и нет белой, а есть только мужчина и женщина.
Шункаха взял ее одной рукой за талию, другой подхватил под коленями и поспешно понес в спальню, положил на кровать и вытянулся рядом с ней.
Он целовал ее лицо и шею, ее пальцы и руки, ее волосы, уши, нос и глаза, и все это время его руки проворно расстегивали корсаж, снимая платье и нижние юбки, сорочку и панталоны… Он ругался про себя, что белые женщины носят слишком много одежды, пока не обнажил ее полностью. Все ее тело дрожало от наслаждения.
Она почувствовала его руку на своем увеличившемся животе, открыла глаза и увидела, что Шункаха смотрит на нее. Его темные глаза потеплели от любви, благоговея перед чудом, превратившим его семя в живое существо. Их ребенок крепко толкнул маму изнутри, и Шункаха Люта рассмеялся.