Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

* * *

Коль с лица покров летучий ты откинешь, моя луна, Красотою твоею будет слава солнца посрамлена. Сбить с пути аскета могут эти пламенные глаза, А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна. И давно бразды рассудка уронила моя рука. Я безумен. Мне святыня прежней истины не видна. Но Меджнуна не избавит от мучений встреча с Лейли, Изнуренному водянкой чаша полная не полна. Тот не искренний влюбленный, кто не выпьет из милых рук Чашу огненного яда вместо искристого вина. Как жалка судьба лишенных человечности и любви! Ведь любовь и человечность — неразрывная суть одна. Принеси огня скорее и собрание озари! А с пустых руин налога не потребует и казна. Люди пьют вино надежды, но надежд они лишены. Я не пью, душа любовью к ней навеки опьянена. Саади в себе не волен, он захлестнут петлей любви, Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афросьяба сокрушена.

* * *

В

дни пиров та красавица сердце мое привлекла, Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела. В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой озарила. Тише! Чтобы кутилы не знали, за кем ты ушла! Ты вчера пировала. Все видят — глаза твои томны. Я от всех утаю, что со мною вино ты пила. Ты красива лицом, голос твой мое сердце чарует, Хорошо, что судьба тебе голос волшебный дала. Взгляд турчанки — стрела, брови темные выгнуты луком. Боже мой! Но откуда у ней эти лук и стрела? Я — плененный орел, я сижу в этой клетке железной. Дверцу клетки открой. И свои распахну я крыла! Саади! Был проворен в полете, а в сети попался; Кто же, кроме тебя, мог поймать его, словно орла?

* * *

Я влюблен в эти звуки, в этот сердце мне ранящий стон. Я беспечен, и день мой проплывает неясно, как сон. Ночи… Ночи бессонные в ожиданье моей светлоокой, Но тускнеет пред нею свет, которым весь мир озарен. Если вновь приведется мне лицо ее нежное видеть — Сам себя я счастливым буду звать до скончанья времен. Я — не муж, если скрою свою грудь от камней порицанья. Муж душой своей твердой, как щитом, от копья огражден. Не изведав несчастий, не достигнешь заветного счастья. Кто дождался Ноуруза, стужу зимнюю вытерпел он. Хоть жнецы были мудры, но Лейли они тайны не знали, Лишь Меджнун ее ведал, кем был весь урожай их спален. Сонм влюбленных, что верой и богатствами мира играет, Жатвы не собирает, а несметным добром наделен. Ты другого арканом уловляй! Мы же — верные слуги. Ведь не нужно стреножить скакуна, что давно приручен. День вчерашний умчался, ну, а завтра пока не настало. Саади, лишь сегодня ты и волен в себе и силен!

* * *

О, если бы мне опять удалось увидеть тебя ценой любой, На все времена до Судного дня я был бы доволен своей судьбой! Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную даль ушел караван. Я брошен толпой вероломных друзей, что заняты были только собой. Когда чужестранец в беду попадет, ему и чужой сострадает народ. Друзья же обидели друга в пути, покинув его в пустыне глухой. Надеюсь я — долгие дни пройдут, раскаянье тронет души друзей. Я верю — придут они, друга найдут, измученные своею нуждой. Ведь воля — о муж, — это воля твоя! Захочешь — воюй, захочешь — мирись. Я волю свою давно зачеркнул — иду за тобой безвестной тропой. А кто на чужбине осла завязил в трясине и сам свалился без сил, Ты молви ему, что в сладостном сне увидит он край покинутый свой. Ты счастья, ты радости ищешь себе. На образ красавицы этой взгляни! А если взглянул — с отрадой простись, навеки забудь свой сон и покой. Огнепоклонник, и христианин, и мусульманин — по вере своей, — Молитвы возносят, но только мы, о пери, твоей пленены красотой! Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! — она промолвила мне, — Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился вновь моей виной!» Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище шумном друзей Сказала возлюбленному своему, поникшему горестно головой: «Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше ко встрече со мной не стремись! Иль вовсе от воли своей откажись, тогда насладишься любовью со мной». Коль сердце печаль свою в тайне хранит, то, кровью оно истекая, горит. Не бойся предстать пред глазами врагов открыто, с израненною душой. Пусть море мучений клокочет в тебе, но ты никому не жалуйся, друг, Пока утешителя своего не встретишь ты здесь — на дороге земной. О стройный, высокий мой кипарис, раскрой окрыленные веки свои, Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял пред тобой своею рукой! Друзья говорят: «Саади! Почему ты так безрассудно любви предался? Унизил ты гордость и славу свою пред этой невежественной толпой». Мы в бедности, мы в униженье, друзья, и гордость, и славу свою утвердим! Но каждый из нас — по воле своей — пусть выберет сам тот путь иль иной.

* * *

Что не вовремя ночью глухой барабан зазвучал? Что, до света проснувшись, на дереве дрозд закричал? Миг иль целую ночь приникал я устами к устам… Но огонь этой страсти пылающей не потухал. Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу, горит. Не вмещается в сердце все счастье, что в мире я взял. Головою склоняюсь к твоим, о мой идол, ногам. На чужбину с тобой я ушел бы и странником стал. О, когда бы судьба помирилась со счастьем моим, Онемел бы хулитель и низкий завистник пропал. В мир явился кумир. И прославленный ваш Саади Изменился душой, — поклоняться он идолу стал.

* * *

Мне опостылело ходить в хитоне этом голубом! Эй, друг, мы осмеем ханжей с их святостью и плутовством. Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы бормоча. Ты

нас теперь благослови — и мы свой идол разобьем. Средь юных я хочу сидеть, и пить вино, и песни петь, Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком. В простор пустынь меня влечет из этой душной тесноты. Несется радостная весть ко мне с рассветным ветерком. Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда ты мудр! Возможно, лишь одним таким ты одарен счастливым днем. Где одноногий кипарис шумит, колеблясь на ветру, Пусть пляшет юный кипарис, блистая чистым серебром. Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь печальный взор. Но разлучаешь ты меня с покоем сердца, с мирным сном! Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули меня, Но может ли простолюдин взывать пред шаховым шатром? Пусть льется дождь из глаз твоих, и в молниях — гроза скорбей — Ты пред невеждой промолчи, откройся перед мудрецом. Смотри: не внемлет Саади укорам низких и лжецов. Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий, мне фиал с вином!

* * *

Тяжесть печали сердце мое томит, Пламя разлуки в сердце моем кипит. Розы и гиацинты мне не забыть, В памяти вечно смоль твоих кос блестит. Яда мне горше стал без тебя шербет, Дух мой надежда встречи с тобой живит. На изголовье слезы я лью в ночи, Днем — ожиданье в сердце моем горит. Сотнею кубков пусть упоят меня, В чаши отравы разлука их превратит. Предан печалям, как палачам, Саади! Не измени мне, иль пусть я буду убит!

* * *

Кто предан владыке — нарушит ли повиновенье? И мяч пред чоуганом окажет ли сопротивленье? Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу, Но верный от этой стрелы не отпрянет в смятенье. Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой, Обвей мою шею руками, полна сожаленья! О, если бы тайны завеса открылась на миг — Сады красоты увидал бы весь мир в восхищенье… Все смертные пламенным взглядом твоим сражены, И общего больше не слышно теперь осужденья. Но той красоты, что я вижу в лице у тебя, Не видит никто. В ней надежда и свет откровенья. Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал: «К устам ее нежным устами прильни на мгновенье». Я молвил ему, что, наверно, от горя умру, Что мне недоступно лекарство и нет исцеленья. Разумные по наковальне не бьют кулаком, А я обезумел. Ты — солнце. А я? — буду тенью! Но тверд Саади, не боится укоров людских, — Ведь капля дождя не боится морского волненья, Кто истине предан, тот голову сложит в бою! Лежит перед верным широкое поле сраженья.

* * *

Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта красней! Что — яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина багряного хмельней! Учитель старый, наш отец, вино большою чашей пил, Чтоб защитить учеников от брани лжеучителей. Скорбей на жизненном пути без чаши не перенести, Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей веселей. Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной была бы жизнь Без солнца твоего лица, что солнца вечного светлей. Что я о красоте твоей, о сущности твоей скажу? Немеет пред тобой хвала молящихся тебе людей. Пусть держит медоносных пчел разумный старый пчеловод. Но тот, кто пьет из уст твоих, мед соберет вселенной всей. Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную угнала, Но если сердце увела, то и душой моей владей! Или отравленной стрелой меня ты насмерть порази, Или спасительной стрелы душе моей не пожалей. Предупреди меня, молю, пред тем, как выпустить стрелу, Пред смертью дай поцеловать туранский лук твоих бровей. Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке Саади, Так обещай же встречу мне, надеждой радости повей! Но хоть целительный бальзам затянет рану, может быть, Останутся рубцы от ран, как видно, до скончанья дней.

* * *

Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь скор неправый суд. От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут. Несчастных много жертв падет, когда откроешь ты колчан, Твой лик слепит, а свод бровей, как черный лук Турана, крут. Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь не нужны, Кольчугу локонов твоих чужие стрелы не пробьют. Увидев тюркские глаза и завитки индийских кос, Весь Индостан и весь Туран на поклонение придут, Покинут маги свой огонь, забудут идолов своих; О идол мира, пред тобой они курильницы зажгут. На кровлю замка можешь ты забросить кос твоих аркан, Коль башни замка под твоим тараном гневным не падут. Я был, как на горах Симург. Но ты меня в полон взяла. Так когти сокола в траве индейку горную берут. Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым стал. Ты слово молвила — пред ним померкли перл и изумруд. Твои глаза громят базар созвездий вечных и планет. Где чудеса творит Муса, убогий маг, — при чем он тут? Поверь, счастливую судьбу не завоюешь силой рук! Запечатленный тайны клад откапывать — напрасный труд. О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце страсти отдает, — И нрав избранницы снесет, и сонмище ее причуд.