Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

11

Как в это утро от меня ты, Лейла, далека! В измученной груди — любовь, в больной душе — тоска! Я плачу, не могу уснуть, я звездам счет веду, А сердце бедное дрожит в пылающем бреду. Я гибну от любви к тебе, блуждаю, как слепой, Душа с отчаяньем дружна, а веко — со слезой. Как полночь, слез моих поток не кончится вовек, Меня сжигает страсть, а дождь струится из-под век. Я в одиночестве горю, тоскую и терплю. Я понял: встречи не дождусь, хотя я так люблю! Но сколько я могу терпеть? От горя и огня, От одиночества спаси безумного меня! Кто утешенье принесет горящему в огне? Кто будет бодрствовать со мной, когда весь мир — во сне? Иль образ твой примчится вдруг — усну я на часок: И призрак может счастье дать тому, кто одинок! Всегда нова моя печаль, всегда нова любовь: О, умереть бы, чтоб со мной исчезла эта новь! Но помни, я еще живу и, кажется, дышу, И время смерти подошло, и смерти я прошу.

12

Если скрылась луна — вспыхни там, где она отблистала. Стань свечением солнечным, если заря запоздала. Ты владеешь, как солнце, живительной силой чудесной, Только солнце, как ты, нам не дарит улыбки прелестной. Ты, подобно луне, красотою сверкаешь

высокой, Но незряча луна, не сравнится с тобой, черноокой. Засияет луна, — ты при ней засияешь нежнее, Ибо нет у луны черных кос и пленительной шеи. Светит солнце желанное близкой земле и далекой, Но светлей твои очи, подернутые поволокой. Солнцу ль спорить с тобою, когда ты глазами поводишь И когда ты на лань в обаятельном страхе походишь? Улыбается Лейла — как чудно уста обнажили Ряд зубов, что белей жемчугов и проснувшихся лилий! До чего же изнежено тело подруги, о боже: Проползет ли по ней муравей — след оставит на коже! О, как мелки шаги, как слабеет она при движенье, Чуть немного пройдет — остановится в изнеможенье! Как лоза, она гнется, при этом чаруя улыбкой, — И боишься: а вдруг переломится стан ее гибкий? Вот газель на лугу с газеленком пасется в веселье, — Милой Лейлы моей не счастливей ли дети газельи? Их приют на земле, где цветут благодатные весны, Из густых облаков посылая свой дождь плодоносный… На верблюдицах сильных мы поздно достигли стоянки, Но, увы, от стоянки увидели только останки. По развалинам утренний дождик шумел беспрерывный, А когда он замолк, загремели вечерние ливни. И на луг прилетел ветерок от нее долгожданный, И, познав ее свет, увлажнились росою тюльпаны, И ушел по траве тихий вечер неспешной стопою, И цветы свои черные ночь подняла пред собою.

13

Куропаток летела беспечная стая, И взмолился я к ним, сострадания желая: «Мне из вас кто-нибудь не одолжит ли крылья, Чтобы к Лейле взлететь, — от меня ее скрыли». Куропатки, усевшись на ветке араки, Мне сказали: «Спасем, не погибнешь во мраке». Но погибнет, как я — ей заря не забрезжит, — Если крылья свои куропатка обрежет! Кто подруге письмо принесет, кто заслужит Благодарность, что вечно с влюбленностью дружит? Так я мучим огнем и безумием страсти, Что хочу лишь от бога увидеть участье. Разве мог я стерпеть, что все беды приспели, И что Лейла с другим уезжает отселе? Но хотя я не умер еще от кручины, Тяжко плачет душа моя, жаждет кончины. Если родичи Лейлы за трапезой вместе Соберутся, — хотят моей смерти и мести. Это копья сейчас надо мной заблистали Иль горят головни из пронзающей стали? Блещут синие вестники смерти — булаты, Свищут стрелы, и яростью луки объяты: Как натянут их — звон раздается тревожно, Их возможно согнуть, а сломать невозможно. На верблюдах — погоня за мной средь безводья. Истираются седла, и рвутся поводья… Мне сказала подруга: «Боюсь на чужбине Умереть без тебя». Но боюсь я, что ныне Сам сгорю я от этого страха любимой! Как поможет мне Лейла в беде нестерпимой? Вы спросите ее: даст ли пленнику волю? Исцелит ли она изнуренного болью? Приютит ли того, кто гоним отовсюду? Ну, а я-то ей верным защитником буду!.. Сердце, полное горя, сильнее тоскует, Если слышу, как утром голубка воркует. Мне сочувствуя, томно и сладостно стонет, Но тоску мою песня ее не прогонит… Но потом, чтоб утешить меня, все голубки Так запели, как будто хрустальные кубки Нежно, весело передавали друг другу — Там, где льется вода по широкому лугу, Где верховья реки, где высокие травы, Где густые деревья и птичьи забавы, Где газели резвятся на светлой поляне, Где, людей не пугаясь, проносятся лани.

14

За ту отдам я душу, кого покину вскоре, За ту, кого я помню и в радости и в горе, За ту, кому велели, чтобы со мной рассталась. За ту, кто, убоявшись, ко мне забыла жалость. Из-за нее мне стали тесны степные дали, Из-за нее противны все близкие мне стали. Уйти мне иль стремиться к ее жилью всечасно, Где страсть ее бессильна, а злость врагов опасна? О, как любви господство я свергну, как разрушу Единственное счастье, возвысившее душу! Любовь дает мне силы, я связан с ней одною, И если я скончаюсь, любовь умрет со мною. Ткань скромности, казалось, мне сердце облекала, Но вдруг любовь пробилась сквозь это покрывало. Стеснителен я, буйства своих страстей мне стыдно, Врагов мне видно много, зато ее не видно.

15

Ты видишь, как разлука высекла, подняв свое кресало, В моей груди огонь отчаянья, чтоб сердце запылало. Судьба решила, чтоб немедленно расстались мы с тобою, — А где любовь такая сыщется, чтоб спорила с судьбою? Должна ты запастись терпеньем: судьба и камни ранит, И с прахом кряжи гор сравняются, когда беда нагрянет. Дождем недаром плачет облако, судьбы услышав грозы; Его своим печальным спутником мои избрали слезы! Клянусь, тебя не позабуду я, пока восточный ветер Несет прохладу мне и голуби воркуют на рассвете, Пока мне куропатки горные дарят слова ночные, Пока — зари багряной вестники — кричат ослы степные, Пока на небе звезды мирные справляют новоселье, Пока голубка стонет юная в нарядном ожерелье, Пока для мира солнце доброе восходит на востоке, Пока шумят ключей живительных и родников истоки, Пока на землю опускается полночный мрак угрюмый, — Пребудешь ты моим дыханием, желанием и думой! Пока детей родят верблюдицы, пока проворны кони, Пока морские волны пенятся на необъятном лоне, Пока несут на седлах всадников верблюдицы в пустыне, Пока изгнанники о родине мечтают на чужбине, — Тебя, подруга, не забуду я, хоть места нет надежде… А ты-то обо мне тоскуешь ли и думаешь, как прежде? Рыдает голубь о возлюбленной, но обретет другую. Так почему же я так мучаюсь, так о тебе тоскую? Тебя, о Лейла, не забуду я, пока кружусь в скитанье, Пока в пустыне блещет марева обманное блистанье. Какую принесет бессонницу мне ночь в безлюдном поле, Пока заря не вспыхнет новая для новой, трудной воли? Безжалостной судьбою загнанный, такой скачу тропою, Где не найду я утешения, а конь мой — водопоя.

16

Сказал я спутникам, когда разжечь костер хотели дружно: «Возьмите у меня огонь! От холода спастись вам нужно? Смотрите — у меня в груди пылает пламя преисподней. Оно — лишь Лейлу назову — взовьется жарче и свободней!». Они спросили: «Где вода? Как быть коням, верблюдам, людям?». А я ответил: «Из реки немало ведер мы добудем». Они спросили: «Где река?». А я: «Не лучше ль два колодца? Смотрите: влага чистых слез из глаз моих все время льется!». Они спросили: «Отчего?». А я ответил им: «От страсти». Они: «Позор тебе!» А я: «О нет, — мой свет, мое несчастье! Поймите: Лейла — светоч мой, моя печаль, моя отрада, Как только Лейлы вспыхнет лик, — мне солнца и луны не надо. Одно лишь горе у меня, один недуг неисцелимый: Тоска во взоре у меня, когда не вижу я любимой! О, как она нежна! Когда сравню с луною лик прелестный, Поймите, что она милей своей соперницы небесной, Затем, что черные, как ночь, душисты косы у подруги, И два колышутся бедра, и гибок стан ее упругий. Она легка, тонка, стройна и белозуба, белокожа, И, крепконогая, она на розу свежую похожа. Благоуханию ее завидуют, наверно, весны, Блестят жемчужины зубов и лепестками рдеют десны…» Спросили: «Ты сошел с ума?». А я: «Меня околдовали. Кружусь я по лицу земли, от стойбищ я бегу подале. Успокоитель, — обо мне забыл, как видно, ангел смерти, Я больше не могу терпеть и жить не в силах я, поверьте!». С густо-зеленого ствола, в конце ночного разговора, Голубка прокричала мне, что с милой разлучусь я скоро. Голубка на ветвях поет, а под глубокими корнями Безгрешной чистоты родник бежит, беседуя с камнями. Есть у голубки молодой монисто яркое на шее, Черна у клюва, на груди полоска тонкая чернее. Поет голубка о любви, не зная, что огнем созвучий Она меня сжигает вновь, сожженного любовью жгучей! Я вспомнил Лейлу, услыхав голубки этой песнопенье. «Вернись!» — так к Лейле я воззвал в отчаянье и в нетерпенье. Забилось сердце у меня, когда она ушла отселе: Так бьются ворона крыла, когда взлетает он без цели. Я с ней простился навсегда, в огонь мое низверглось тело: Разлука с нею — это зло, и злу такому нет предела! Когда в последний раз пришли ее сородичей верблюды На водопой, а я смотрел, в траве скрываясь у запруды, — Змеиной крови я испил, смертельным ядом был отравлен, Разлукою раздавлен был, несчастной страстью окровавлен! Из лука заблужденья вдруг судьба в меня метнула стрелы. Они пронзили сердце мне, и вот я гасну, ослабелый, Отравленные две стрелы в меня вонзились, и со мною Навеки распростилась та, что любит косы красить хною. А я взываю: «О, позволь тебя любить, как не любили! Уже скончался я, но кто направится к моей могиле? О, если, Лейла, ты — вода, тогда ты облачная влага, А если, Лейла, ты — мой сон, тогда ты мне даруешь благо, А если ты — степная ночь, тогда ты — ночь желанной встречи, А если, Лейла, ты — звезда, тогда сияй мне издалече! Да ниспошлет тебе аллах свою защиту и охрану. А я до Страшного суда, тобой убитый, не воспряну».

17

Если на мою могилу не прольются слезы милой, То моя могила будет самой нищею могилой. Если я утешусь, если обрету успокоенье, — Успокоюсь не от счастья, а от горечи постылой. Если Лейлу я забуду, если буду стойким, сильным — Назовут ли бедность духа люди стойкостью и силой?

18

Клянусь я тем, кто дал тебе власть надо мной и силу, Тем, кто решил, чтоб я познал бессилье, униженье, Тем, кто в моей любви к тебе собрал всю страсть вселенной И в сердце мне вложил, изгнав обман и обольщенье, — Любовь живет во мне одном, сердца других покинув, Когда умру — умрет любовь, со мной найдя забвенье. У ночи, Лейла, ты спроси, — могу ль заснуть я ночью? Спроси у ложа, нахожу ль на нем успокоенье?

19

К опустевшей стоянке опять привели тебя ноги. Миновало два года, и снова стоишь ты в тревоге. Вспоминаешь с волненьем, как были навьючены вьюки, И разжег в твоем сердце огонь черный ворон разлуки. Как на шайку воров, как вожак антилопьего стада, Ворон клюв свой раскрыл и кричал, что расстаться нам надо. Ты сказал ему: «Прочь улетай, весть твоя запоздала. Я узнал без тебя, что разлука с любимой настала. Понял я до того, как со мной опустился ты рядом, Что за весть у тебя, — так умри же отравленный ядом! Иль тебе не понять, что бранить я подругу не смею, Что другой мне не надо, что счастье мое — только с нею? Улетай, чтоб не видеть, как я умираю от боли, Как я ранен, как слезы струятся из глаз поневоле!» Племя двинулось в путь, опустели жилища кочевья, И пески устремились к холмам, засыпая деревья. С другом друг расстается — и дружба сменилась разладом. Разделил и влюбленных разлучник пугающим взглядом. Сколько раз я встречался на этой стоянке с любимой — Не слыхал о разлуке, ужасной и непоправимой. Но в то утро почувствовал я, будто смерть у порога, Будто пить я хочу, но отрезана к речке дорога, У подруги прошу я воды бытия из кувшина, Но я слышу отказ; в горле жажда, а в сердце — кручина…

20

«Ты найдешь ли, упрямое сердце, свой правильный путь? Образумься, опомнись, красавицу эту забудь. Посмотри: кто любил, от любви отказался давно, Только ты, как и прежде, неверной надежды полно». Мне ответило сердце мое: «Ни к чему руготня. Не меня ты брани, не меня упрекай, не меня, Упрекай свои очи, — опомниться их приневоль, Ибо сердце они обрекли на тягчайшую боль. Кто подруги другой возжелал, тот от века презрен!». Я воскликнул: «Храни тебя бог от подобных измен!». А подруге сказал я: «Путем не иду я кривым, Целомудренный, верен обетам и клятвам своим. За собою не знаю вины. Если знаешь мой грех, То пойми, что прощенье — деяний достойнее всех. Если хочешь — меня ненавидь, если хочешь — убей, Ибо ты справедливее самых высоких судей. Долго дни мои трудные длятся, мне в тягость они, А бессонные ночи еще тяжелее, чем дни… На голодного волка походишь ты, Лейла, теперь, Он увидел ягненка и крикнул, рассерженный зверь: „Ты зачем поносил меня, подлый, у всех на виду?“ Тот спросил: „Но когда?“. Волк ответствовал: „В прошлом году“. А ягненок: „Обман! Я лишь этого года приплод! Ешь меня, но пусть пища на пользу тебе не пойдет!..“. Лейла, Лейла, иль ты — птицелов? Убивает он птиц, А в душе его жалость к бедняжкам не знает границ. Не смотри на глаза и на слезы, что льются с ресниц, А на руки смотри, задушившие маленьких птиц».

21

Целую след любимой на земле. Безумец он! — толкуют обо мне. Целую землю — глину и песок, — Где разглядел следы любимых ног. Целую землю — уголок следа. Безумец я, не ведаю стыда. Живу в пустыне, гибну от любви. Лишь звери — собеседники мои.

22

Любовь меня поймала, увела Как пленника, что заарканен с хода, Туда, где нет ни крова, ни тепла, Ни племени, ни стойбища, ни рода. Ни тьмы, ни света, ни добра, ни зла И мукам нет конца и нет исхода. Горю, сгораю — медленно, дотла. Люблю — и все безумней год от года!