Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

19

Что с этим бедным сердцем сталось! Вернулись вновь его печали. Давно таких потоков слезных мои глаза не источали. Они смотрели вслед Рабаб, доколь, покинув старый стан, Не скрылся из виду в пыли ее увезший караван. Рабаб сказала накануне своей прислужнице Наиле: «Поди скажи ему, что если друзья откочевать решили, Пусть у меня, скажи ему, он будет гостем эту ночь, — На то причина есть, и я должна достойному помочь». И я прислужнице ответил: «Хоть им нужна вода и пища, Мои оседланы верблюды и ждут вблизи ее жилища!». И провели мы ночь ночей — когда б ей не было конца! За часом час впивал я свет луноподобного лица. Но

занималось утро дня — и луч сверкнул, гонитель страсти, Блестящий, словно бок коня бесценной золотистой масти. Сочла служанка, что пора беду предотвратить, сказав Тому, кто доблестен и юн, горяч душой и телом здрав: «Увидя госпожу с тобой да и меня при вас, чего бы Завистник не наклеветал, — боюсь я ревности и злобы. Смотри, уже не видно звезд, уже белеет свет дневной А всадника одна лишь ночь окутать может пеленой».

20

Вкушу ли я от уст моей желанной, Прижму ли к ним я рот горящий свой? Дыханье уст ее благоуханно, Как смесь вина с водою ключевой! Грудь у нее бела, как у газели, Питающейся сочною травой. Ее походка дивно величава, Стройнее стан тростинки луговой. Бряцают ноги серебром, а руки Влюбленных ловят петлей роковой. Влюбился я в ряды зубов перловых, Как бы омытых влагой заревой. Я ранен был. Газелью исцеленный, Теперь хожу я с гордой головой. Я награжден за страсть, за все хваленья, За все разлуки жизни кочевой. К тебе любовь мне устрашает душу, Того гляди, умрет поклонник твой. Но с каждым днем все пуще бьется сердце, И мучит страсть горячкой огневой. Мне долго ль поцелуя ждать от той, Что в мире всем прославлена молвой? Что превзошла всех в мире красотой — И красотой своей и добротой?

21

Сторонишься, Хинд, и поводы хочешь найти Для ссоры со мной. Не старайся же, нет их на деле. Чтоб нас разлучить, чтоб меня ты сочла недостойным, Коварные люди тебе небылицы напели. Как нищий стою, ожидая желанного дара, Но ты же сама мне достичь не дозволила цели. Ты — царская дочь, о, склонись к протянувшему руку! Я весь исстрадался, душа еле держится в теле. В свой ларчик заветный запри клевету и упреки, Не гневайся, вспомни всю искренность наших веселий. Когда ж наконец без обмана свиданье назначишь? Девичьи обманы отвратней нашептанных зелий. Сказала: «Свиданье — в ближайшую ночь полнолунья, Такими ночами охотники ловят газелей».

22

Велела мне Нум передать: «Приди! Скоро ночь — и я жду!». Люблю, хоть сержусь на нее: мой гнев не похож на вражду. Писал я ответ: «Не могу», — но листок получил от нее, Писала, что верит опять и забыла сомненье свое. Стремянному я приказал: «Отваги теперь наберись, Лишь солнце зайдет, на мою вороную кобылу садись. Мой плащ забери и мой меч, которого славен закал, Смотри, чтоб не сведал никто, куда я в ночи ускакал! К Яджаджу, в долину Батта мы с тобой полетим во весь дух. При звездах домчимся мы в Мугриб, до горной теснины Мамрух!» И встретились мы, и она улыбнулась, любовь затая, Как будто чуждалась меня, как будто виновен был я. Сказала: «Как верить ты мог красноречию клеветника? Ужели все беды мои — от злого его языка?». Всю ночь на подушке моей желтела руки ее хна. И уст ее влага была, как родник животворный, ясна.

23

Как изваяние святое, застывшее у алтаря, Она стояла неподвижно, светлей, чем вешняя заря. Но сверстницы ее выводят, и антилопой горделиво Она плывет походкой легкой среди подружек горделиво… Ее от взоров любопытных скрывали долго и упорно, И на щеках ее ликует румянец юный, непокорный. — «Ты любишь ли ее?» — спросили, и я ответил без запинки: «Моя любовь неизмерима, как звезды в небе, как песчинки. Мою похитившая душу — она достойна восхищенья: Как совершить она сумела — спросите! — это похищенье?..».

24

Не сказать ли мне всадникам, рвущимся вдаль, Что в колючей степи отдыхают — в пути: «Ваш привал затянулся, пора на коней! Ведь уж время настало Плеядам взойти. Затянулся ваш сон… Я же сон потерял: Думам тягостно жгучее горе нести». Друг мой горькое слово сказал мне о ней, — (Горьких слез не уйму — как беду отвести?) Он сказал: «Ты Сулейму скорей отпусти…». «Не могу, — мне ответило сердце, — прости…». Плачь со мною над тем, что таится в душе, И за страсть не брани — не могу я уйти…

25

О друзья, я так встревожен, ну, а вы, душой щедры, — К тем сверните ранним утром, кто свернуть готов шатры. Рода Зейнаб не браните — все печалюсь я о ней. Я — ее известный пленник, до исхода наших дней. Нашей встречи с нею в Хейфе не забыть — пока живу, Вспоминаю и волнуюсь, будто вижу наяву. Зейнаб в сердце воцарилась и господствует над ним, В моем сердце не оставив места женщинам другим. В мое сердце по-хозяйски не пускает никого, Лишь шутить мне дозволяет, ну, а больше ничего. Лишь ее люблю одну я, без нее — не жить ни дня! Только к ней стремлюсь, — за это не корите вы меня! У сестер она спросила, скрыть пытаясь сердца жар: «Как бы мне узнать сегодня — не подаст ли знак Омар, Чтоб условиться о встрече?..» «Мы пошлем за ним раба, Но держи все это в тайне… Да хранит тебя судьба!..» С той поры, как испытал я этой страсти торжество, Мое сердце — как ослепло и не видно никого…

26

Не брани меня, друг мой Атик, мне хватает забот без того, Мне хватает забот… Ты ведь сам напустил на меня колдовство. Ты меня не брани, ты ведь сам восхвалял ее тысячу раз, — Словно дьявол, несущий соблазн и подчас искушающий нас. В мое тело и душу мою всемогущая вторглась любовь, Сокрушив мои кости и плоть иссушив, подожгла мою кровь. Если б нас ты увидел своими глазами тогда, о Атик, В несказанную ночь нашей встречи — ты б радости тайну постиг. Я увидел из жемчуга пояс, обвивший ее, а на нем Из кораллов застежку, горевшую розовым нежным огнем… С той поры разлюбил я всех женщин — осталась в душе лишь она. Что другим говорю иногда я — пустая насмешка одна.

27

Говори тому, кто хочет исцелить меня: «Скорей Зейнаб приведи, и цели вмиг достигнешь ты своей, Чьи надежды и мечтанья — в Зейнаб, только в ней одной?.. Если ты мне, друг, не сможешь исцеленье принести, Никакой не сможет лекарь от любви меня спасти». Не забуду я той ночи, что провел я с Зейнаб милой, До поры, пока не скроет с головой меня могила… На небе луна сияла, а потом и мрак спустился, Спряталась луна за тучи — неусыпный сторож скрылся. От любви изнемогали до рассвета, до рассвета Мы, всю ночь не разлучаясь, но не преступив запрета. Проводите же так время в упоении безгрешном, Пусть завистники все лопнут и исчезнут в тьме кромешной.

28

О хулитель, завистник!.. От нас ты разлуки не требуй: Я ее никогда не покину, свидетель в том небо! Я не слышу того, что о Зейнаб твердишь, — уходи же!.. Замолчи! Ну, а впрочем, болтай, все равно я не слышу. Надвигаются сумерки — мы назначаем свиданье, Оставляя ретивых советчиков всех без вниманья. О, как жить мне, когда часть души потерял я навек? В состоянье ль такую утрату терпеть человек? Сна лишен и покоя под сенью родимого крова Я рассказом о Зейнаб, что свел бы с ума и святого… Это было в то давнее время и счастья и муки… Все минуло. Настало горчайшее время разлуки.