Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

О виночерпий — я в огне, налей же мне, налей! Дай мне напиться влагой губ, что диких роз алей. Я болен жаждой, и одно лекарство от нее — Заветный мед прохладных уст, целебное питье. Ее улыбка — лепесток, сверкающий в траве, Ее беседа — как узор, бегущий по канве. Глубины сердца моего сокрыты от людей, Но ей я душу распахнул — о госпожа, владей! И воцарилась, а затем, улыбкою дразня, На множество ночей и дней оставила меня. Состарюсь я от этих мук — разлуке нет конца, И мог бы вздох мой растопить железные сердца.

14

Целую вечность любимая спорит со мной — Будь нам сегодня, любовь, беспристрастным судьей. Так меня нынче сердечный недуг поразил, Что не осталось уже ни желаний, ни сил. Сжалься, судья, над последнею просьбой души — Тяжбу столь долгую в пользу мою разреши! «Что ты! — сказала Любовь и потупила взор. — Смею ль я вынести милой твоей приговор? Ждать и томиться пристало тебе, а не ей…» «Горе! — вскричал я. — Ты самый плохой из судей!»

15

О горе! Та, что так стройна и черноока, День ото дня ко мне все более жестока, Звук голоса ее моей душе влюбленной — Благоуханный луг, цветущий луг зеленый. Как будто сам Харут во время нашей встречи Подсказывает ей чарующие речи. Когда ж устанет вдруг она от разговора, Любого опьянит вино немого взора. И кажется, что там, в изгибах ткани ленной, — Весь аромат земли, все золото вселенной. Она — как в жаркий день прохлады дуновенье, Как радостный глоток в начале разговенья. Из джиннов, из людей или богов ты родом, Но ты прекрасней всех девиц под

небосводом! Достаточно ль тебе, что не подал я виду И твоему гонцу не выказал обиду? Хотя в моей душе посев тоски глубокой Посеяли слова возлюбленной жестокой. Под тяжестью любви, мечтая о кончине, И смерти и страстям я дань плачу отныне.

16

Как ветер северный, любовь Убейды холодна. О, если б с юга он подул, пьянящий, как весна! О, если б, легкий, он принес опять в мое жилье Прозрачный, свежий аромат дыхания ее! Зачем оправдываюсь я в любви несчастной к ней? Ведь те, кто так меня бранят, и сами не умней.

17

Как без любимой ночь длинна! Весь мир скорее в вечность канет Иль навсегда зайдет луна, Чем милая моею станет. На миг от боли я уйду, Когда пригублю кубок пенный, Когда поет в моем саду Невольница самозабвенно. Но как любимую забыть? Забыть вовеки не сумею. Когда б я мог любовь купить, Я все бы отдал, что имею. Я в бой пошел бы за нее И защитил бы от печалей… Но что ей рвение мое? — Меня пред ней оклеветали. В ночи бессонной я стенал, Раздавленный ее презреньем. «Убейда! — тщетно я взывал, — Пускай к тебе придет прозренье!» Я раньше плакал перед ней — Струились слезы, плащ прозрачный, — И говорил: «Среди теней Давно бы стал я тенью мрачной, Когда б отчаялся вернуть Твою любовь когда-нибудь!». Избавь скорее от мучений Того, кто праведником был И кто в часы полночных бдений Аллаха славил и просил Прощенья за грехи земные, Но дни потом пришли иные, И к полногрудой деве страсть Такую возымела власть, Что я забыл про все святыни, Про час господнего суда, И не раскаялся поныне, И не раскаюсь никогда! Как горько мне — ведь я влюблен, И нет тебя, любимой, рядом. Мечусь — как будто скорпион Всю кровь мою наполнил ядом. Боюсь, в последний путь меня Проводит с воплями родня И не дождусь я светлых дней Великой милости твоей. И если плакальщиц печальных Увидишь и задашь вопрос, Кто спит в носилках погребальных, Ответят: «Умерший от слез. Он был влюблен, но не любим, И ныне смерть пришла за ним…».

18

Пускай светила совершают круг, Не суетись, живи спокойно, друг, И не гонись за благами, а жди — Пусть на тебя прольются, как дожди. Не сетуй, что любовь уже ушла, Ведь Умм Мухаммед так тебя ждала! Пусть холодна сейчас она, как лед, — Дай срок, — она сама к тебе придет… …И вспомнил я: ты позвала меня, И быстрый твой гонец загнал коня, И был привратник пьян, и муж уснул, К тебе я дерзко руку протянул, Но ты сказала, отстранясь слегка: «Доильщик не получит молока, Коль с ласковой верблюдицей он груб, Не распускай же, мой любимый, рук!» Как горько мне, когда взгляну назад, Протоку Тигра вспомню и Багдад, Моей любимой щедрые дары, Беспечность и веселые пиры В кругу друзей, что были так щедры… Клянусь, я не забуду той поры! Все минуло… Прошла любовь твоя… Живу невдалеке от Басры я, Но, милая, тебя со мною нет, В песках сирийских твой затерян след, Кочевница, забыла ты уют. Тебя несет породистый верблюд, И если захочу тебя найти, Твой муж злосчастный встанет на пути, Забвение твое, и твой отказ, И рок всесильный, разлучивший нас… Не сетуй, друг, на быстротечность дней, Смирись, уймись и не тоскуй по ней, — Что делать, коль иссяк любви родник? Любовь являла и тебе свой лик, И взгляд ее мерцал, как лунный блик, И сладко пел просверленный тростник… Аллах, любимую благослови За счастье юных лет, за дар любви! Жемчужина пустынь, бела, светла, Как ты сияла, как чиста была! Твоих одежд коснуться я не смел И сам — пред робостью твоей — робел. О человек! Былого не тревожь. Надежду потеряв, не жди, чтоб ложь Слетела с губ той женщины святой, Которая была твоей мечтой.

19

К Башшару, что любит бесценные перлы, Жемчужные слезы скатились на грудь. Он бросил поводья в печали безмерной, Не может с друзьями отправиться в путь. Друзья на верблюдицах быстрых умчались, Остался Башшар — недвижим, одинок. А слезы струились, текли и кончались, И плащ на Башшаре до нитки промок. Он к месту прикован любовью и горем, Великою силой губительных чар. И плещутся слезы — жемчужное море, И сердцем к любимой стремится Башшар. Не может смежить он усталые очи, Когда над землею сияет луна, А если уснет, то к нему среди ночи Во всех сновиденьях приходит она. Та первая встреча… Мгновенное счастье… Упал с ее плеч белоснежный бурнус, Блестящие серьги, извивы запястья, И губ удивительных сладостный вкус… И стонет и шепчет Башшар исступленно: «Скорее приди, исцели от тоски!» Но женщину муж караулит бессонно, Меж ней и Башшаром пустыни пески. Он выпил печали бездонную чашу, С любимой ему не увидеться вновь… По прихоти рока в спокойствие наше Непрошеной гостьей приходит любовь. Капризна любовь, как изменчивый ветер, Она затевает с влюбленным игру, И если счастливым он был на рассвете, Несчастье ему принесет ввечеру… Башшар… Не напрасно ли встречи он ищет? Нашел ли он то, что упорно искал? Пришел он однажды к ее становищу, А страж на него, словно пес, зарычал. Но понял Башшар, что сердиться не надо, Вина караульного невелика — Сожженный любовью встречает преграды На подступах к сладкой воде родника. Будь хитрым, Башшар, обуздай нетерпенье, На помощь всю ловкость свою призови, Проникни к любимой неслышною тенью И ей, равнодушной, скажи о любви. Скажи ей: «Взываю к тебе, словно к богу, Любовью своей исцели мой недуг! Ведь снадобья знахарей мне не помогут — Умру я, несчастный, не вынесу мук. Я в самое сердце тобою был ранен И сдался без боя и духом ослаб. Да где ж это видано, чтоб мусульманин Томился в плену, как ничтожнейший раб?! Так что же мне делать? Ответа я жду! Помедлишь мгновенье — и мертвым паду».

20

Наступила ночь, и нрав твой вздорный Вновь низверг меня в пучину боли. Обещанье, данное во вторник, Оказалось ложью — и не боле… Где я был — у врат ли Миксам в Басре Или, может быть, в преддверье ада? Этот взор и этот лик прекрасный, А в речах медовых столько яда! Я спросил: «Когда же будет встреча?» На меня взглянула ты лукаво И сказала: «Я ведь безупречна, Так зачем же мне дурная слава?» И любовь меня схватила цепко, Стала новой мукой и бедою. Закружилось сердце, словно щепка, В ливень унесенная водою. Ты сверкнула солнцем с небосклона, Ты ушла, как солнце на закате… От любви умру, неисцеленный, Без твоих врачующих объятий. Помрачила ты мой светлый разум, Сохранивши свой — незамутненным. Я пошлю к тебе гонца с рассказом Обо мне, безумном и влюбленном. Я любовь принес тебе в подарок, Где же щедрость, где же дар ответный? Но, как видно, все пропало даром — Я в толпе остался незаметный. В ожерелье мне приснись янтарном, Лик яви, откинув покрывало… Я, глупец, твоим поддался чарам, Ты меня совсем околдовала. Если б я свою любовь развеял, Отдал вихрям и ветрам свободным, Ветер бы ее опять посеял, И она дала бы в сердце всходы. Утоли мне жажду хоть немного, Дай воды из чистого колодца, А когда предстанешь перед богом, Доброта твоя тебе зачтется. Чем была та встреча — лишь насмешкой, Прихотью случайной и мгновенной?.. Предо мною будь хоть трижды грешной, Все тебе прощу я, все измены. Я не в силах побороть томленья, Без тебя слабею, вяну, гасну. Ты взойдешь ли, солнце исцеленья? Не взойдешь — умру я в день ненастный… «Назови своей любимой имя!» — Говорят мне близкие порою. Я хитрю, лукавлю перед ними, Имени любимой не открою. Лишь наедине с собой, в пустыне, Славлю это имя, как святыню.

21

Я долго к ней страстью пылал, Преследовал и упрекал, Но Хинд мне лгала ежедневно, А я, — и печальный и гневный, — Придя на свиданье, рыдал, Напрасно ее ожидал. Была она неуловима, Как легкое облачко дыма. Друзья надо мной измывались, Над страстью моей издевались, Над жгучей любовною жаждой. Но другу сказал я однажды: «Чтоб ты подавился едой, Чтоб ты захлебнулся водой За эти поносные речи! Аллах пусть тебя изувечит За глупые эти советы, За гнусные эти наветы». Но Хинд сожалений не знала, Она надо мной колдовала, Играла моею судьбой, Обманами и ворожбой, Как цепью, меня приковала, Бальзама она не давала Тому, кто от страсти зачах, Стеная и плача в ночах, Кто сердце, как двери, открыл И Хинд в эти двери впустил. О, дайте мне лук поскорей И стрелы, что молний острей! Жестокой любовью палимый, Я выстрелю в сердце любимой, Чтоб огненной страсти стрела Холодное сердце прожгла! Я раб моего вожделенья, Которому нет завершенья. Я раб с того самого дня, Когда она мимо меня В душистом своем ожерелье, В одеждах, что ярко пестрели, Прошла колыхаясь, как лодка, Скользящей и плавной походкой. Ужель позабыть ты могла Ту ночь, когда дымная мгла На небе луну сожрала, Когда ты моею была, И был я и робким и страстным, И вдруг пред рассветом ненастным, Исхлестанный черным дождем, Гонец постучался в наш дом, Явился и спас нас двоих От родичей гневных твоих… Отдавшись любви, как судьбе, Забыл я о Страшном суде, И Хинд разлюбить я не волен — Любовью и юностью болен… И Хинд наконец мне сказала, Слегка приподняв покрывало: «Как ворон, сторожкая птица, Что глаз любопытных боится, Проникни во тьме, в тишине Незримо, неслышно ко мне, Чтоб люди тебя не видали И после судачить не стали». И, ночи дождавшись с трудом, Проник я к возлюбленной в дом, Но были мы оба жестоки, И сыпались градом упреки, И, руки воздев к небесам, Воскликнул я: «Стыд мне и срам За то, что я столько терплю От девы, что страстно люблю!» И Хинд, зарыдав, отвечала: «О милый, ты выпил сначала Горчайшее в мире питье, Но дрогнуло сердце мое, — Тебя я избавлю от пыток И дам тебе сладкий напиток».

22

О прекрасная Абда, меня исцели, Уврачуй, как бальзам, и печаль утоли! И не слушай наветов, чернящих меня, Ибо тот, кто, по злобе другого черня, Хочет выставить наши грехи напоказ, Тот и сам во грехах и пороках погряз. Ты поверь, что коварства в душе моей нет, Я, поклявшись в любви, не нарушу обет. Вероломство людей удивительно мне — После смерти лжецы пребывают в огне. Клятву верности я пред тобой произнес, И омыл ее чистыми каплями слез, И вонзил эту клятву, как нож, себе в грудь Для того ли, чтоб ныне тебя обмануть?! Ты суровой была, ты меня прогнала, И печальные вздохи мои прокляла. И не верила ты, что я чист пред тобой, Что душа моя стала твоею рабой, Что отныне она лишь тебе отдана И ни в чем пред своей госпожой не грешна. Ведь порою, когда меня гложет тоска, Я гляжу на красавиц, одетых в шелка, Что, как дикие лани, легки и стройны И, как царские дочери, томно-нежны. И проходят они, завлекая меня, Красотою своею дразня и маня, И проходят они, и зовут за собой, Наградить обещая наградой любой, Но их сладостный зов не ласкает мой слух — Я не внемлю ему, и печален, и глух, Я спокойно гляжу этим девушкам вслед, В моем сердце желанья ответного нет, Ибо сердцем моим завладела она, Та, что так хороша, и робка, и скромна. Эта девушка — ветка цветущей весны, Ее стан — как лоза, ее бедра полны. Восклицают соседи: «Аллаху хвала, Что так рано и пышно она расцвела!» Без чадры она — солнце, в чадре — как луна, Над которой струится тумана волна. Она стала усладой и болью для глаз, Она ходит, в девичий наряд облачась, Опояской тугою узорный платок По горячим холмам ее бедер пролег. Ее шея гибка, ее поступь легка, Она вся — словно змейка среди тростника. Ее кожа нежна, как тончайший атлас, И сияет она, белизною лучась. Ее лик создавала сама красота, Радость вешнего солнца на нем разлита. Ее зубы — что ряд жемчугов дорогих, Ее груди — два спелых граната тугих, Ее пальцы, — на свете подобных им нет! — Как травинки, впитавшие росный рассвет. Завитки ее черных блестящих волос — Как плоды виноградных блистающих лоз, Ее речи — цветы, ее голос медвян — Словно шепчется с желтым нарциссом тюльпан. Никого не ласкала она до меня И любовного раньше не знала огня. Она вышла однажды — и мир засиял, Сам аллах мне в тот миг на нее указал. И прошла она мимо, как серна скользя, И я понял, что спорить с судьбою нельзя. И любовь в моем сердце тогда родилась, И была велика этой девушки власть. И спросил я людей: «Вы заметили свет, Что течет от нее?» — и услышал в ответ: «Ненавистного лик отвратительней туч, А любимого лик — словно солнечный луч».

Абу Нувас

(756–813)

1—10. Переводы М. Курганцева; 11–21. Переводы М. Кудинова. 22. Перевод С. Шервинского

1

Пью старинное вино, ясноглазую целую. Будь что будет — все равно веселюсь напропалую! И пока не порвалась бытия живая нить, Полон жажды, буду пить эту влагу золотую. Ничего не утаю, все на свете отдаю За хмельную, за твою, за улыбку молодую. В руки смуглые прими чашу, полную вина. Осуши ее до дна, возврати ее пустую. Помани меня рукой, позабывшего покой, Губы нежные раскрой обещаньем поцелуя!