Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

23

Всевышний, падаю во прах перед каабой в Мекке. В твоей нуждаюсь доброте, защите и опеке. Ты правишь небом. Ты царишь над всей земною твердью. Надеюсь только на тебя, взываю к милосердью. Любимую не отнимай, яви такую милость! Ведь без нее душа пуста, вселенная затмилась. Она — единый мой удел, не ведаю иного. Твой раб любовью заболел — не исцеляй больного! Ты можешь все. Не отступай от воли неизменной. Любимую не отнимай. Она — твой дар бесценный. Она — моих бессонных мук причина и основа. Она — безумный мой недуг. Не исцеляй больного! Я все забуду — племя, род, заветный дым кочевья. Любимую не отнимай, не требуй отреченья. Ты сам, всесильный, повелел любить, не зная меры. Зачем от верного слуги ты требуешь измены? Ты пожелаешь — я уйду от искушений милых, Но от любимой даже здесь отречься я не в силах. В любви не каюсь даже здесь, безумец, грешник слабый, В священном городе твоем, в пыли перед каабой.

24

В

мире нездешнем, в раю, где повсюду покой, Души влюбленных томятся ли здешней тоской? Прах — наша плоть, но дано ли нетленному духу Вечно пылая, терзаться любовью людской? Очи усопших не плачут, но в мире нездешнем Слезы влюбленных — бессмертные! — льются рекой!

25

Я болен любовью, моя неизбывна тоска. Беда моя — рядом, любимая так далека, Теряю надежду, живу, привыкая к разлуке. Молчит моя милая, видит во мне чужака. Я словно птенец, угодивший нечаянно в сети. В плену его держит незримая злая рука. Как будто играет дитя, но для пойманной птицы Игра обернется погибелью наверняка. На волю бы выйти! Да стоит ли — право, не знаю. Ведь сердце приковано к милой, а цепь коротка.

26

Ворон, что ты пророчишь? С любимой разлуку? Сам попробуй, как я, испытай эту муку. Что еще ты сулишь одинокому, ворон? Бедняку угрожаешь каким приговором? Ты не каркай, не трать понапрасну усилья — Потеряешь ты голос и перья, и крылья. Будешь ты, как и я, истомленный недугом, Жить один, без надежды, покинутый другом!

27

Что я делаю, безумец, в этот вечер темно-синий? На песке тебя рисую и беседую с пустыней. Крики ворона услышу — наземь падаю в тоске. Ветер горя заметает мой рисунок на песке.

28

Люблю — в пустыне жажда слабей моей любви. Люблю — иссякли слезы бессонные мои. Люблю — молиться бросил, безумьем обуян. Люблю — не вспоминаю каабу и коран.

29

Исполни лишь одно желанье мое — иного нет: Спаси любимую от горя, убереги от бед. Мне блага большего не надо, ты щедро одарил Меня любовью — в ней отрада, спасение и свет. Пока живу — люблю и верю, надеюсь и терплю, — Служу единственному богу, храню его завет…

30

Только любящий достоин человеком называться. Кто живет, любви не зная, совершает святотатство. Мне любимая сказала: «Ничего не пожалею, Лишь бы милого увидеть, лишь бы мне тебя дождаться». Только любящим завидуй — им на долю выпадает Невозможное блаженство, неразменное богатство.

Омар ибн Аби Рабиа

(644–712)

1—22. Переводы С. Шервинского; 23–32. Переводы Е. Николаевской; 33–42. Переводы М. Курганцева

1

Вы, суд мирской! Слуга аллаха тот, Кто судит нас, руководясь законом. Пусть жен не всех в свидетели зовет, Пусть доверяет лишь немногим женам. Пусть выберет широкобедрых жен, В свидетели назначит полногрудых, Костлявым же не даст блюсти закон — Худым, иссохшим в сплетнях-пересудах. Сошлите их! Никто из мусульман Столь пламенной еще не слышал просьбы. Всех вместе, всех в один единый стан, Подальше бы! — встречаться не пришлось бы! Ну их совсем! А мне милее нет Красавицы роскошной с тонким станом, Что, покрывалом шелковым одет, Встает тростинкой над холмом песчаным. Лишь к эдаким благоволит аллах, А тощих, нищих, с нечистью в сговоре, Угрюмых, блудословящих, нерях, Ворчуний, лгуний, — порази их горе! Я жизнь отдам стыдливой красоте. Мне знатная, живущая в палате Красавица приятнее, чем те, К которым ночью крадутся, как тати.

2

Я видел: пронеслась газелей стая, Вослед глядел я, глаз не отрывая, — Знать, из Куб'a неслись они испуганно Широкою равниною без края. Угнаться бы за ними, за пугливыми, Да пристыдила борода седая. Ты, старый, очень старый, а для старого Уж ни к чему красотка молодая.

3

Отвернулась Бегум, не желает встречаться с тобой, И Асма перестала твоею быть нежной рабой. Видят обе красавицы, сколь ты становишься стар, А красавицам нашим не нужен лежалый товар. Полно! Старого друга ласкайте, Бегум и Асма, Под деревьями нас укрывает надежная тьма. Я однажды подумал (ту ночь я с седла не слезал, Плащ намок от дождя, я к селению Джазл подъезжал): О, какая из дев на вопрос мой ответить могла б, Почему за любовь мне изменою платит Рабаб? Ведь, когда обнимал я другую, — казалось, любя Я томился, и жаждал, и ждал на свиданье — тебя. Если женщины верной иль даже неверной я раб, Мне и та и другая всего лишь — замена Рабаб. Обещай мне подарок, хоть я для подарков и стар, — Для влюбленной души и надежда — достаточный дар.

4

Я покинут друзьями, и сердце мое изболело: Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело. И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ, И на что уповать, если верности в любящей нет? Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить? Так и буду я жить — только смерть и сумеет утешить.

5

В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела. Было время покоя, роса на пустыню легла. Там я девушку встретил, красивее всех и стройней, Как огонь, трепетали запястья и бусы на ней. Я красы избегал, нарочито смотрел на других, Чтобы чей-нибудь взор не приметил желаний моих, Чтоб соседу сказал, услаждаясь беседой, сосед: «Небесами клянусь, эта девушка — жертва клевет». А она обратилась к подругам, сидевшим вокруг, — Изваяньем казалась любая из стройных подруг: «Заклинаю аллахом — доверюсь я вашим словам: Этот всадник заезжий пришелся ли по сердцу вам? К нам войти нелегко, он же прямо проходит в шатер, Не спросившись, как будто заранее был уговор». Я ответил за них: «Коль приходит потайный жених На свиданье любви, никакой ему недруг не лих!». Радость в сердце влилась, как шатра я раздвинул края, — А сперва оробел, хоть вела меня воля своя. Кто же к ней, белолицему солнцу в оправе зари, Не придет повидаться, лишь раз на нее посмотри?

6

Возле Мекки ты видел приметный для взора едва След кочевий былых? Не блеснет над шатром булава, И с востока и с запада вихри его заносили, — Ни коней, ни людей, — не видать и защитного рва. Но былую любовь разбудили останки жилища, И тоскует душа, как в печали тоскует вдова. Словно йеменский шелк иль тончайшая ткань из Джаруба, Перекрыла останки песка золотого плева. Быстротечное время и ветер, проворный могильщик, Стерли прежнюю жизнь, как на пальмовой ветви слова. Если влюбишься в Нум, то и знахарь, врачующий ловко От укусов змеи, потеряет над ядом права. В Нум, аллахом клянусь, я влюбился, но что же? — Я голос, Вопиющий в пустыне, и знаю, пустыня мертва… Уезжает надолго, в затворе живет, под надзором. Берегись подойти — ни за что пропадет голова! А покинет становье — и нет у чужого надежды Вновь ее повстречать, — видно, доля его такова! Я зову ее «Нум», чтобы петь о любви без опаски, Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова. Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем, И без имени явны приметы ее существа. В ней врага наживу, если имя ее обнаружу, — Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва. Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых, Отвергал поученье ее племенного родства. Сброд из племени садд твоего недостоин вниманья, Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства. Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе, Там, где резвые кони, где лука туга тетива. Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов, Я испытан в сраженьях, известность моя не нова. Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных, Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва. Рода нашего жен защищают бойцы удалые, В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива. Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет, И о наших делах не забудет людская молва. Знаю, все мы умрем, но не первые мы — не исчислить Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества. Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось, К доброй славе идем, и дорога у нас не крива. У долины Батта вы спросите, долина ответит: «Это честный народ, не марает им руку лихва». На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками Лишь появится в Мекке, — яснее небес синева. Ночью Омара кликни — поднимется Омар и ночью, И во сне ведь душа у меня неизменно трезва. В непроглядную ночь он на быстрой верблюдице мчится; Одолел его сон, но закалка его здорова; Хоть припал он к луке, но и сонный до цели домчится. Лишь бы сладостным сном подкрепиться в дорогу сперва!