Любовница
Шрифт:
– Никого другого у меня нет, – честно сказала она.
Он молча содрогнулся. Прошло уже три недели, как они были близки в последний раз, и его тело жаждало ее. Однако лишь мысль, что другой мужчина может обладать его сокровищем, повергла Бруно в мрачное уныние. Он через силу улыбнулся:
– Это хорошо. А то бы я убил его. Или, по крайней мере, нанес бы тяжкие телесные повреждения! – Он старался говорить с иронией. Тэра ни в коем случае не должна догадаться о степени его горя.
– Я такая дрянь! – с отчаянием воскликнула она. –
– У тебя все получалось, – с нежностью сказал Бруно. – Для меня быть рядом с тобой было… замечательно. Этот последний год был лучшим в моей жизни. Я бесконечно благодарен тебе.
Получается, не получается… Какое странное, неподходящее слово, подумал он. Он вспомнил, что, разговаривая по телефону, спросил Тэру, не сделал ли он что-нибудь не так. Он без конца думал об этом и вот, наконец, получил ответ. Он знал, что, если бы можно было начать все сначала, он не должен был допускать одного: он не должен был показывать ей, насколько он ее обожает. Это сковывало ее, мешало ей свободно дышать. Даже те слова, которые он произнес сейчас, могли еще сильнее отпугнуть ее. Он все делал неправильно. Он сейчас видел это с абсолютной ясностью. И в то же время он знал, что, если бы имел призрачный шанс начать все заново, он совершил бы те же самые ошибки.
Если ты действительно любишь кого-то, то не существует способа скрыть эту любовь. А значит, ты обречен страдать.
Он посадил ее в поезд, нежно поцеловал и сказал, что она поступила очень храбро, сказав ему все прямо.
Когда поезд тронулся, он увидел, что по ее лицу, такому родному и близкому, катятся слезы.
– Не унывай, – сказал он ей одними губами, улыбаясь и махая рукой. Его собственные чувства были крепко заперты за внешним фасадом мужественности. Выпрямив плечи, он бодрым шагом покинул вокзал.
В течение этого года Тэра была его другом, его возлюбленной, его критиком, судьей и союзником. Он позволял ей лепить его характер. Без нее он не был бы тем, кто он есть сейчас.
Тэра провела два тяжелых дня, обходя местные рестораны, и, наконец, нашла работу официантки в вечернее время в маленькой итальянской траттории в десяти минутах ходьбы от дома. Это была тяжелая работа, но все лучше, чем быть безработной и каждую среду стоять в длинной грустной очереди неудачников, доказывая право на государственное пособие.
Зарплаты вместе с чаевыми хватало на то, чтобы давать матери небольшую сумму на ведение домашнего хозяйства и начать откладывать деньги для оплаты уроков игры на скрипке, которые она собиралась брать у кого-нибудь из известных педагогов.
Она разбила сердце отца, взбунтовавшись против его страстного желания видеть свою дочь в мире музыки. А теперь все, что она хотела, – это играть.
Весь день, пока мать находилась на работе, она занималась без перерыва. У нее была глубокая потребность брать в руки драгоценный инструмент отца и играть на нем. За этим изнуряющим режимом не стояло какой-то конкретной цели. Что-то просто толкало ее изнутри. Как будто она должна была за несколько недель наверстать упущенное за два года.
Тэра начала с нескольких базовых упражнений, отрабатывая технически сложные моменты, которые, по словам ее отца, должны быть в безукоризненном рабочем состоянии, чтобы можно было во время исполнения сложного произведения не думать о них, а полностью сосредоточиться на интерпретации. После этого она перешла к коротким пьесам Баха, затем к отрывкам из его сонаты для скрипки и фортепьяно. Время от времени она позволяла себе роскошь полного, большого концерта – она играла его на фоне звучания оркестра с одной из виниловых пластинок из коллекции отца.
Как раз в тот момент, когда она была увлечена подобным занятием – она играла мощный концерт Элгара, вспотев от усилий, – Тэра с изумлением заметила за окном высокую фигуру Сола Ксавьера, который смотрел прямо на нее.
Какая-то пружина развернулась внутри нее, когда их глаза встретились. Несколько мгновений она, оцепенело, смотрела на него. Ксавьер показал жестом на дверь, прося, чтобы она открыла ее.
Он вошел и остановился в прихожей, глядя на нее сверху вниз. Слабая ироничная улыбка скользнула по его лицу.
Тэра в притворном отчаянии развела руки.
– Прошу прощения, я не одета, – сказала она, пытаясь понять, каким образом, черт возьми, он здесь очутился.
Она была вновь поражена внутренней силой этого человека, его магнетическим, пугающим обаянием. Это обаяние создавало вокруг него что-то наподобие мягкого ореола, который, казалось, освещал все вокруг. Ксавьер смотрел на нее в спокойном молчании, и у Тэры появилось ощущение, что она стоит в свете прожекторов, которые безжалостно обнажают все ее маленькие человеческие слабости и недостатки.
– Элгар, – произнес он, кивая головой в направлении стереодинамиков, из которых лилась музыка.
Тэра кивнула.
– Я играла под запись. Я знаю, что этот метод не одобряется, но такая игра бывает полезной.
Он слегка приподнял бровь, но не высказал никакого мнения.
– Я приехал с предложением для тебя, – сказал он, проходя следом за ней в гостиную и усаживаясь на диван.
Тэра выключила музыку. Ее нервировало то, что ее застали за этим занятием. И даже диск был записан не Ксавьером!
Она вопросительно посмотрела на него.
– У тебя ведь нет сейчас работы, верно? – спросил он.
Тара рассказала о ресторане, но он только отмахнулся. Это не считалось.
– Я близок к тому, чтобы занять должность музыкального директора и главного дирижера оркестра Тюдоровской филармонии, – сказал Ксавьер. – Я серьезно обдумываю это предложение.
– Но ведь в последнее время вы не работали с каким-то одним конкретным оркестром? – спросила Тэра, пытаясь понять, куда он клонит.