Шрифт:
1.Зона комфорта
Я променял одиночество и тоску на жаркие и опасные объятия демоницы. А вы бы поступили иначе?..
Вообразите себе: летающая тарелка потерпела крушение. Зеленый человечек-инопланетянин оказался заброшен на Землю – где безумные толпы осаждают бутики в надежде приобрести по акции модные туфли; где людоедство, царящее в глухих уголках Африки, сочетается с утонченным каннибализмом западной буржуазии, которая объедается угрями и омарами, пока пролетарии
Я чувствовал себя не меньшим чужаком среди так называемых «хомо сапиенсов», чем несчастный марсианин с ушами-локаторами. В свои девятнадцать лет я ощущал себя битым жизнью блохастым тощим псом, питающимся на помойке. Я ненавидел и презирал общество, атомом которого являлся.
Я бы раздавил глотку блистательным богачам в галстуках и бабочках – за то, что чертовы денежные мешки исполинскими пиявками сосут кровь из бедняков. Но и в угнетенный «простой народ» мне хотелось – отрывисто засмеявшись и выпучив глаза – плюнуть ядовитой желчью.
Почему вы – стонущие под пятой финансовых воротил и государственных китов-бюрократов – ничего не делаете для того, чтобы изменить свое положение?.. Выходите на улицы. Жгите полицейские участки. Свергайте правительство. Завоевывайте себе хлеб и волю.
Так нет же. Вы предпочитаете лакать пиво перед телевизорами – глазами и ушами впитывая лживые новости. Как куклы, которых дергают за ниточки, вы каждые четыре года поднимаете руки, голосуя за царька-президента – обладателя тонких усиков и героя матерных анекдотов.
Наиболее сильное отвращение вызывали у меня зажиточные обыватели – жирная кремовая прослойка между капиталистами и неимущими. Всем довольные урчащие сытые котики: адвокатишки в безукоризненных пиджаках и с гелем на шевелюре – мелкие клерки, за чашкой кофе сплетничающие о своем начальстве – профессора с отполированными лысинами.
Именно это сословие пушистых котяр создавало обществу благообразный фасад. Пока юристы и доценты обсуждают за чаем мировую политику и курс червонца, сдают квартиры в аренду и летают в отпуск в Тунис – не так слышны вопли обманутых, обворованных, растоптанных.
Я на дух не переносил все классы общества.
Но что я мог сказать о себе – благородном принце в белых перчатках?..
А ничего. Или словами из песни: «И я такой же – только хуже».
Во всяком случае: не лучше.
Подходил конец второму десятку лет моей жизни – а я ни разу нигде не работал. Не развозил долбаным курьером документы. Не раздавал рекламные листовки у метро. Не мыл туалеты в кафе. Я мог сколько угодно клеймить буржуев паразитами – а сам привык задаром есть каждый день яичницу с луком и колбасой, а по воскресеньям и пиццу на пышном тесте.
Я и не учился: из университета мена выбросили, как сделавшего лужу щенка. Впрочем, это обстоятельство не сильно меня удручало: учеба на юридическом факультете, куда меня засунули еще папа с мамой, пока были живы – была для меня хуже горькой редьки.
Я остался в родительской квартире один, как перст.
Просыпаясь незадолго до полудня на смятой простыне, я хотел проклинать солнце за то, что оно взошло. С опухшими глазами и взлохмаченными волосами, я в одних трусах топал в ванную, чтобы кое-как поплескать на физиономию теплую водицу.
День проходил за самоедством, компьютером и попытками читать. О, круг чтения у меня был самый широкий!.. Меня одинаково занимали «Происхождение видов» Дарвина с комментариями современных биологов, утопические романы семнадцатого столетия и ВУЗовский учебник «История Древнего Востока».
Но очень скоро буквы начинали плясать у меня перед глазами. Я швырял книгу на пол – а сам, чуть не плача, валился на кровать.
Литература рисовала мне необъятный мир: переселения народов, вращение светил в космосе и прочие движения материи. Но сам-то я оставался жалкой гусеницей в коконе, которая никогда не превратится в бабочку!..
Я-то никогда не напишу книгу – ибо по моим извилинам гуляет ветер. Мне нечего сказать человечеству. И героем книги я тоже не стану. Книги пишут об ученых, революционерах, на худой конец – о преступниках.
А я?..
Я тварь дрожащая. Бледное ничтожество. Прыщ на коже общества, которое я так презираю. Мне не по зубам сделать что-то по-настоящему хорошее – как, впрочем, и плохое.
Раз в месяц меня проведывал дядя.
Трепал меня за плечо, с головы до ног ощупывал оценивающим взглядом – и спрашивал:
– Ну как ты тут?..
– Нормально… – вымученно улыбался я.
Мы с дядей шли в супермаркет. Катя тележку по рядам, дядя кидал в нее два кольца копченой колбасы, пакет яблок, тюбик майонеза, две пачки риса и еще много всякой всячины.
Мы возвращались домой. Дядя варил суп – щи, гороховый или харчо. Мы ели. Потом дядя отстегивал мне солидную сумму червонцев – ровно столько, сколько мне хватало, чтобы без крестьянской экономии просуществовать месяц.
Еще раз напоследок ощупав меня взглядом, дядя говорил:
– Бывай здоров!..
И уезжал.
Я провожал дядю ханжеской улыбкой – а сам чуть не кашлял от злости.
Я ненавидел дядю за то, что живу его подачками. Что мне не хватает силы воли устроиться хотя бы оператором колл-центра – съехать в съемную комнату – освободиться от унизительной дядиной опеки. Нет – я, как комар в смоле, увяз в зоне комфорта!..
Я знал: дядя втайне мечтает меня женить.
«Умная», уважающая старших девица из хорошей семьи (тех самых зажравшихся обывателей) поставит мне на голову свой каблук. И «волшебным пендалем» заставит меня восстановиться в университете. Чтобы через три года я выпустился хотя бы с синим дипломом. Надел бы пиджак, повязал галстук – и пошел бы работать в юридическую косультацию.