Любовные игры по Интернету
Шрифт:
– Семен Петрович Скоробогатиков, – отрапортовал Лазарчук. – И представляешь, какая еще удача? Он не от старости скончался, а попал под поезд, и хоронить его будут в закрытом гробу!
– Какую же удачу ты в этом видишь? И для кого? – удивилась я.
– Ну как же! Наш-то Сергей Петрович, по твоей версии, скончался от инфекционного заболевания, которое должно было обезобразить его благородные черты! – напомнил Серега. – Так что очень удачно, что лица покойного Татьяна Батьковна не увидит!
Он довольно хмыкнул и перешел на деловитую скороговорку:
– Похороны в одиннадцать, ты будешь?
– Композитор, говоришь? – повторила я. – Постараюсь прибыть.
Закончив разговор с Лазарчуком, я позвонила Ирке, оторвала ее от утреннего кофепития с плюшками и потребовала, чтобы подружка взяла ручку, блокнот и записала телефон нашего главного редактора.
– Как только дожуешь булку, сразу же позвонишь Мамаю, – велела я азартно чавкающей обжоре. – Скажешь, что ты из Департамента культуры, и поинтересуешься, будет ли наша телекомпания освещать торжественное мероприятие – прощание граждан с выдающимся сыном Кубани, видным деятелем культуры, композитором Семеном Петровичем Скоробогатиковым.
– Ты в самом деле думаешь, что мне это интересно? – простодушно удивилась Ирка.
– Еще как интересно! – уверенно сказала я и вкратце объяснила подружке интригу.
– Класс! – выслушав меня, восхитилась она. – Выходит, мы вроде как репетируем похороны нашего дорогого Лазарчука? Да, это шоу я пропустить не хочу. Когда и где встречаемся?
– В одиннадцать часов на городском кладбище, – ответила я. – Если, конечно, ты не забудешь позвонить Мамаю.
Ирка ничего не забыла, исполнила мой наказ в точности. Наш главред чрезвычайно уважительно относится к властям предержащим, ему даже прямых приказов не надо, довольно одного деликатного пожелания. Как и следовало ожидать, после звонка «из департамента» он моментально отрядил съемочную группу на освещение общественно значимого печального мероприятия. Правда, это задание первоначально досталось не нам с Вадиком, а Женьке с Наташей, но мы с ними поменялись. Коллеги с радостной готовностью уступили нам путевку на кладбище и поехали на кондитерскую фабрику снимать открытие новой вафельной линии. Мой оператор был состоявшимся бартером ужасно недоволен.
– В кои-то веки нам с тобой досталось что-то приличное! – сердито ворчал он по дороге на погост. – Не кровавое ЧП на вокзале! Не массовый падеж бройлеров на птицефабрике! Не торжественная установка новых помойных баков, закупленных мэрией на средства добрых спонсоров! Не приобретение тубдиспансером современного флюорографического аппарата! Презентация вафельной линии, надо же, прелесть-то какая! Небось и дегустация будет, и еще с собой вафель дадут! Жуй – не хочу! И от такой приятной и полезной съемки ты отказываешься в пользу похорон?!
– Ну извини, – примирительно сказала я. – Понимаешь, мне очень надо попасть на эти похороны. А вафель я тебе сама куплю, обещаю. Хоть целый килограмм!
– Лучше целых два, и обязательно со сливочной начинкой! – вредничая, сказал мой напарник.
Он выглянул в окошко, оглядывая длинный караван автомобилей, медленно втягивающихся в ворота кладбища, присвистнул и вполне миролюбиво сказал:
– А тут серьезное мероприятие планируется, персон на двести как минимум!
Я тоже высунулась в окошко, высматривая в веренице машин «Опель» Лазарчука.
– Скажи, а мы только процесс захоронения снимаем или еще и на поминки пойдем? – невинным тоном поинтересовался Вадик. – Ты не знаешь, кстати, где ритуальный обед будет? Наверное, в каком-то хорошем ресторане…
– Уймись, желудок! – строго сказала я. – Прекрати разговоры о еде и сделай приличествующее случаю печальное лицо!
– Не получается! – пожаловался напарник.
– Ничего, сейчас получится! – пообещала я и с силой наступила ему на ногу.
В результате Вадик вылез из машины со слезами на глазах и болезненно перекошенной физиономией. Я тоже не улыбалась, потому что напарник не сильно, но обидно стукнул меня по голове микрофоном. В общем мы отлично вписались в толпу скорбящих.
– Ты снимай все подряд, а я тут кое с кем встретиться должна! – сказала я Вадику, высмотрев на фланге Ирку и Татьяну Ларину.
Обе были в черном и издали походили на пару разнопородных насекомых: высокая сухощавая Татьяна напоминала сверчка, а круглая Ирка рядом с ней смахивала на навозного жука. Я не преминула ей об этом сказать, но из деликатности употребила синонимичное название насекомого:
– Ирка, в этом платье ты похожа на скарабея!
– Мы обе скорбим, – по-своему услышала меня подружка.
Она показала пальцем на венок, который придерживала Татьяна. Плетенка из искусственных еловых веток, густо усеянных разлапистыми бумажными цветами, была перевита черным крепом с золотым тиснением. На ленте, искусно смятой по моему совету, читалось: «Дорогому Се… Петровичу от друзей. Будем помнить!»
– Точно, я этого никогда не забуду! – пробормотала я, усилием воли сдерживая усмешку.
Ирка, услышав мои слова, закивала. Физиономия у нее была кислая и надутая, как будто подружка сунула в рот лимон и еще не прожевала, а глаза искрились весельем.
– А где наш капитан? – спросила я.
– Сам не смог прийти, попросил меня, – тихо ответила Ирка. – Сказал, слишком сильное это для него испытание. Ты же понимаешь, покойник ему не чужой!
– Это большое испытание для всех нас, – скорбно сказала я, покосившись на Татьяну. – Сегодня мы провожаем в последний путь нашего доброго друга, Сергея Петровича Лазарчука!
В этот момент над холмистой равниной погоста понесся усиленный мегафоном бархатный баритон:
– Сегодня мы провожаем в последний путь замечательного человека, гражданина, патриота Кубани, видного деятеля культуры, замечательного композитора Се…
– О-о-о! – громко взвыла Ирка, заглушая тоскливым коровьим ревом настоящее ФИО усопшего.
– Крепитесь, Ирочка! – сочувственно сказала ей Татьяна.
– Человек удивительной судьбы, редкой силы духа и большого таланта, Се…
– У-у-у! – возрыдала я.
– Крепитесь, Леночка! – призвала и меня бабуля Ларина.
На нас оглядывались. Ирка незаметно дернула меня за рукав, я умерила рев и превратила его в тихий жалобный скулеж, который не мешал нам обеим чутко прислушиваться к словам оратора, которого, как на грех, точно прорвало.