Лючия, Лючия
Шрифт:
– Все равно ты навсегда останешься моей девушкой. Ты стала моей с того самого момента, когда я увидел тебя. Ты сидела на церковной скамье вместе со своими братьями. Тебе было всего восемь лет, а мне двенадцать, но все равно, я надеялся, что однажды ты будешь со мной. Лючия, если придется, я буду ждать вечно.
Данте обнимает меня еще крепче. Мы стоим около чугунных ворот городского особняка Макинтайров. В этом самом месте он впервые поцеловал меня. Мне тогда было пятнадцать. Интересно, а он помнит? Он наклоняет голову и нежно целует меня сначала в обе щеки, а потом
– Ты, наверное, ненавидишь меня за то, что я расстроила помолвку, – шепчу я.
– Да как я могу ненавидеть девушку, от которой я не мог оторвать глаз в церкви?
– Ладно, я тоже тебя разглядывала. Ты мне казался самым красивым из взрослых мужчин, которых я когда-либо встречала в жизни.
Данте смеется, берет меня под руку и мы долго бродим, не говоря друг другу ни слова. Дольше, чем Данте, меня знают только мои родители и братья.
– Данте… – через какое-то время начинаю я.
– Тебе не надо ничего объяснять, Лючия, – говорит он мне. – Я и так все понимаю.
Единственное, что способно вернуть меня к жизни, – это мысли о работе. Я скучаю по своим друзьям и по нашему отделу «Женская одежда на заказ». Я брала отпуск на две недели. Хильда Крамер уехала в Париж на очередной показ, поэтому с этим трудностей не возникло. Теперь она вернулась, да и я готова приступить к выполнению своих обязанностей. Я устала от добровольного заточения в собственной комнате.
У моего стола на передвижной вешалке меня уже дожидаются несколько платьев. Мне надо будет все их подшить. Пока я просматриваю платья, Элен аккуратно подгибает и подкалывает швы на них. Я снимаю с вешалки первое платье из белого шелка и надеваю его на манекен. Левой рукой подгибаю край ткани, а правой – делаю стежки. Я теперь так искусна, что стежки практически незаметны. Труднее всего мне было научиться подшивать края одежды. Нужно все время придерживать край и продумывать каждый стежок, потому что кривая строчка портит весь наряд. Бабушка Сартори любила повторять мне: «Никто не должен знать, сколько раз тебе пришлось пороть край одежды и подшивать его заново». Иногда я перешивала края одежды по пятьдесят раз, чтобы добиться совершенства. Теперь у меня словно появилось какое-то особое чутье. Я подгибаю края с первого раза.
Рут влетает в комнату и подходит ко мне:
– Он здесь! Тальбот. Идет сюда.
– И что? – не поднимая от работы глаз, тихо спрашиваю я.
– Если ты не хочешь видеть его, у тебя есть время.
– Если он идет повидаться со мной, то я не против, говорю ей я.
Рут садится за свой рабочий стол и ждет, уставившись на дверь.
– Вот и он, – шепчет она.
Я не спускаю глаз со строчки.
– Привет, Лючия. Как дела? – спрашивает Джон Тальбот.
– Лучше. Спасибо, что прислал на похороны букет. Цветы были такими красивыми.
– Самое малое,
– Очень мило.
– Мне нужно тебе кое-что объяснить, – начинает он. Рут кашляет, берет свой набросок и уходит к Делмарру.
Я много раздумывала о том, почему Джон Тальбот предпочел мне Аманду Паркер, и по правде сказать, я понимаю его. Чем сильнее мне хотелось стать частью мира, к которому принадлежат наши заказчицы, тем больше я понимала, что в этом мире есть и отвратительные стороны. Не могу я жить по этим правилам. Ни для кого не секрет, что на Тридцать пятой улице к свадьбе относятся совсем иначе. Никто не возражает против любовной связи, и аристократы заботятся только о том, чтобы найти выгодную партию. Их абсолютно не волнует любовь между мужчиной и женщиной. Мне нравится образ их жизни, но я не принимаю их правила. Я выше этого.
– Прошу тебя, Джон, не нужно никаких объяснений. Встречайся, с кем хочешь. Желаю тебе удачи.
– Я порвал с ней, Лючия. Я не хочу встречаться с Амандой. Мне нужна ты.
Обговаривая нашу поездку в Венецию, папа и его кузен, кажется, написали друг другу несколько сотен писем Когда умерла Мария Грейс, кузен Доменик и его жена, Бартоломея, прислали Розмари и Роберто красивую серебряную икону Святой Девы Марии. Каждую ночь Ро, перебирая четки, молится перед ней и просит сил.
– У меня мысль, – говорит мне папа, когда я помогаю ему пересчитывать мелочь в лавке. – Что если я попытаюсь убедить Розмари и Роберто, чтобы они поехали с нами в Италию? Как ты думаешь?
– Думаю, это отличная мысль.
– Перемена обстановки, возможно, пойдет им на пользу. – Папа понижает голос. – Как ты думаешь, Розмари справляется?
– Не знаю. Иногда кажется, что ей стало легче, но внезапно она начинает плакать и никак не может остановиться. Мама пытается ее утешить, но это не так просто.
– Все, закрываемся, – говорит мне папа и начинает свой вечерний ритуал. С детства мне нравится находиться в лавке во время ее закрытия, смотреть, как папа опрыскивает овощи, кормит нашего «мышелова», кота Мота, выключает свет, начиная от черного входа и заканчивая у парадной двери.
– Сегодня заходил Данте, – мимоходом говорит папа.
– Как он?
С тех пор, как Джон Тальбот вернулся в мою жизнь, в ней не стало места Данте.
– В порядке. Он спрашивал, почему ты не хочешь его видеть.
Невероятно, чтобы Данте расспрашивал моего отца! Я никогда не обсуждала с ним Данте.
– Не сердись на него, – продолжает папа. – Он мне ничего не рассказывал. Я просто спросил его, что такое с вами обоими происходит.
– Зачем вообще было что-то спрашивать?
Папа опрыскивает овощи и, не поворачиваясь ко мне, говорит:
– Он мне нравится. И я думаю, что вы прекрасная пара.
– О, пап.
Как мне хочется объяснить отцу, почему я избегаю встреч с Данте с того вечера, когда он поцеловал меня. Тогда мне показалось, что мое к нему чувство возвращается, но сразу за этим пришло ощущение, что я снова попала в ловушку.