Люди, горы, небо
Шрифт:
Шумейко взбил под головой подушку, чтобы лучше разглядеть своего потенциального противника.
Очень рад познакомиться. Мне важно все это знать, что вы здесь втолковываете. Причем весьма доходчиво, почти наглядно. Дело в том, – добавил он простодушно, - дело в том, что я старший инспектор рыбоохраны, мне-то как раз и преследовать вас придется.
Бескудников по-рыбьи судорожно заглотнул воздух и протянул руку, словно ища опору. И опустил ее беззащитно, даже покраснел. Но тут зашла Воронцова, что дало ему время опомниться. За доктором няня несла стаканчик с термометрами.
Шумейко обрадовался, когда заметил, что она взяла у няни термометр и направилась прямиком к нему. Послушно отставил локоть.
– На фоне этой подушки, – сказала она, – ваше лицо, знаете, рисуется весьма. Барельеф!
Он сказал немного тише, чем говорила Воронцова, и удерживая ее руку:
– Ваш комплимент дает мне право заявить, что вы мне нравитесь, доктор!
Посуровев, она выдернула руку.
– Если угодно, комплименты – моя врачебная обязанность. Иным больным они необходимы так же, как профилактические пилюли. Придется учесть, что вас они излишне возбуждают.
Уже давно был окончен обход, а Бескудников молчал. Молчал и Шумейко, задетый за живое резким тоном доктора-. Вообще-то он к такому обращению со стороны женщин не привык. Возможно, много баловали его женщины, ласкали, льстили… При этом вышло так, что остался он холостым, не имел ни жены, ни детей, и такому исходу своего бытия радоваться не мог, какая уж тут радость…
В отдаленном углу опять-таки толковали о рыбе, вспоминали охоту на глухарей, стычки с медведями, но уже более приглушенно. Только разговор об атомной войне накалил страсти, засудачили о способах защиты от радиации. Наконец подведен был малоутешительный итог.
– Да уж, спасешься от нее! – сказал какой-то пессимист.
– Говорят, нужно укутаться мокрой простыней…
– Вот-вот, – не сдавался спорщик-пессимист, – как же! Укутайся мокрой простыней и ползи потихоньку на кладбище.
Сдержанно хохотнули: и правда, чего раньше срока слезы проливать?
И возможно потому, что там в углу была вдруг поднята военная тема, Бескудников свесился с койки, уже с затаенным неприятием спросил, не утерпев:
– Тебе сколько лет?
– Сорок два, – сказал Шумейко.
– А ты Берлин брал?
– Брал.
– Покажь документы. Медаль покажи.
– Где же я тебе здесь медаль возьму?
– А ордена у тебя есть?
Шумейко засмеялся, чересчур детскими показались ему эти расспросы. Однако у Бескудникова был свой довольно прямолинейный резон.
– А-а, нет? А у меня есть. Я Берлин брал! Бранденбургские ворота, да? А для тебя я браконьер, вот и вся твоя политика. В том-то и разница между нами. Подумаешь, какое дело, десяток рыб в ухе сварил! Так за что сражались, я тебя спрашиваю? Я вот в партию собираюсь поступать, уже одну рекомендацию имею, вот ты мне и растолкуй, чтоб…
– Слушай, заткнись, пожалуйста, гренадер заслуженный, а то ведь не посмотрю, что ты больной…
Вот и обнаружился сразу весь недостаток образования Игоря Васильевича Шумейко, вопиющая его бескультурность. Правда, техникум он все же имел какой-то за плечами. До войны. Неоконченный.
Вот и насчет Берлина он соврал. Не брал он никакого Берлина.
6
И раз он его не брал, то разговор пойдет не о Берлине. Хотя и о войне, которой Шумейко хлебнул не так чтобы через край, но вдоволь,
В первые дни июля 1942 года, находясь под. Севастополем в районе Херсонеса, Шумейко попал в окружение. Севастополь был сдан врагу, отступать было некуда, с трех сторон немцы, с четвертой – море. Улететь Шумейко не успел, отдал какой-то женщине. место в самолете, предложенное прежде ему, оперуполномоченному Особого отдела, старшему лейтенанту, дважды орденоносцу. Масса народу осталась на крымском раскаленном берегу – красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, члены их семей, чекисты…
Решено было уходить в пещеры, которыми изобиловали крутые черноморские берега: соваться туда немцы пока не рисковали.
Сколотил группу и Шумейко – рослый, красивый, даже картинный парень двадцати одного года. Еще и легкая хромота придавала его облику суровую привлекательность. И хотя в группе были и другие командиры, даже майор, все они без дебатов, с молчаливого согласия, признали его старшим и пошли за ним, зная или догадываясь, что может ожидать каждого в тех самых пещерах. А в пещерах, между острыми ребрами скал, среди накаленных камней, не было ни глотка воды. Впрочем, и продукты нашлись далеко не у всех. Игорь располагал несколькими пачками галет, с килограмм сахару лежал у него в полевой сумке.
Да, немцев пока опасаться не приходилось, но рано или поздно голод и жажда выкосили бы всех пещерных обитателей злей, чем лобовой огонь пулеметов.
Однажды на рассвете в проеме пещеры замаячил и встал в рост невесть откуда взявшийся Герой Советского Союза – звездочка сверкала, а звания было не разобрать. То ли от жажды и безвыходности, то ли в приступе святого бешенства он закричал, потрясая пистолетом:
– Вы что же это, курвы, в норах прячетесь, как кроты, вам, видно, уже и Советская власть не дорога?! Там фашист над нашим народом измывается, а мы шкуры спасаем?! А ну, в ком есть еще совесть, за мно-ой!..
Неизвестно, каких именно фашистов он имел в виду, на уточнение задачи времени не было, – уж народ загалдел, взбудоражился, бряцало оружие: лучше смерть, чем такая жизнь… Подхватил Игорь свой черный трофейный «шмайзер», ткнул на немецкий манер в живот рукоятью и, перебарывая тяжесть и зуд онемелости в ногах, кивнул своим – ну, все враз!
Атака была бессмысленной, сразу же на пулеметы, на прямой расстрел. Игорь не успел даже очередью впереди себя полоснуть, как вдруг левая рука невесомо дернулась в сторону, будто и не рука вовсе, а привязанная к туловищу палка. Ощущение было уже позабыто-знакомым – нечто похожее он испытал, когда бежал в финском снегу впереди остановившегося танка, чтобы обезвредить мину на его пути (так же, как чужая, подломилась у него тогда нога, и невдомек было, что это вошла в бедро разрывная пуля «дум-дум»: финские «кукушки» на деревьях не зевали).