Люди грозных лет
Шрифт:
— Точно. Он, — подтвердил Яковлев. — Давайте-ка присядем и напишем ему.
— Ох, эта писанина, — проворчал Селиваныч, — неужели нельзя без бумаг, по-человечески…
Глава двадцать третья
Пригрозив вызвать Слепнева на бюро райкома партии, Листратов выехал на изрезанные лощинами, увалистые дубковские поля, кое-где испятнанные редкими рощицами и кустарниками. Бывал здесь Листратов еще в первые годы коллективизации, когда земли колхоза со всех сторон обступали узенькие, лоскутные полоски единоличников. Бывал он на этих полях и в предвоенные годы, наблюдая, как
На чистом паровом поле Листратов увидел четырех пахарей. Они работали в некотором отдалении один от другого, каждый на отдельном самостоятельном участке.
Эго напомнило Листратову доколхозное время, когда земля вот так же была изрезана на лоскутки и загоны.
«Кто же это намудрил? — с раздражением подумал он. — Это же возврат к старому. Так недолго и опять всю землю поделить по едокам и каждому работать на своей полоске. Неужели это новое чудачество старика Бочарова?»
Крайний на поле пахарь — коренастый мужчина в военном обмундировании, увидев Листратова, остановился.
«Это, кажется, и есть знаменитый Гвоздов», — подумал Листратов и направил к нему коня.
Гвоздов солидно поздоровался, несколько раз повторив «товарищ предрайисполкома», справился о здоровье и пригласил Листратова отдохнуть на раме плуга.
— Алексей, — крикнул Гвоздов второму пахарю — молоденькому пареньку, — иди-ка на меже покорми коня товарища Листратова.
— Сынок нашего председателя, — сказал он, когда Ленька отвел коня к меже, — молодец парень, весь в батю, только характером помягче.
— А что отец-то, крутоват? — угощая Гвоздова папироской, спросил Листратов.
— Да не то что крутоват, — в раздумье ответил Гвоздов, — а просто, знаете, человек он немолодой, а под старость, известно — люди с чудинками. Вот нынче, знаете, такой мне и своему сыну разгон учинил, что, как говорят, хоть святых выноси.
Гвоздов было остановился, не решаясь сказать о потраве луга, но, вспомнив угрозу Бочарова поставить вопрос на общем собрании колхоза, решительно и твердо продолжал:
— Знаете, как трудно у нас с лошадьми. Мы же их в конец замотали, еле ноги таскают. А пахать-то еще вон сколько, глазом не окинешь! Ну и решили мы с его парнишкой ночью подкормить своих лошадок. Днем-то жара, знаете, оводье заедает. Выбрали край луга похуже и поехали в ночное. Так, знаете, Бочаров поднял такой шум, так раскричался…
— Да, — раздумывая, протянул Листратов. — Скажите, а почему вы пашете каждый по отдельности? Это что, старик предложил?
— Да как сказать-то, — улавливая в голосе Листратова нотки недовольства Бочаровым, рассудительно ответил Гвоздов, — не то чтоб он предложил, а как-то само собой получилось. Да мы последний день нынче, завтра все вместе. Меня бригадиром назначили.
Ответ Гвоздова подкупил Листратова. Он больше всего не любил людей, которые тайком нашептывают на своих начальников.
«Явно затея старика, — думал он, — а этот Гвоздов, видать, парень не глупый».
По молчанию Листратова Гвоздов понял его мысли и словоохотливо продолжал:
— Бригадой, конечно, работать удобнее. Вы только посмотрите, пахари-то у нас какие: от горшка два вершка! За ними глаз да глаз нужен, — повторял он то, что с таким упорством доказывали ему и Слепнев и Бочаров, — а время сейчас трудное, ответственное. Людей и лошадей
«Не глуп, не глуп, — думал Листратов, — и грамотный, видать, парень, честный. Другой бы на его месте в руководители полез, а этот в простые пахари. Надо его поиметь в виду. Поддержать, помочь, и неплохой бригадир и даже председатель колхоза выйдет».
А Гвоздов, все так же опустив голову и ковыряя кнутовищем землю, приглушенно говорил о трудностях, о недостатке рабочих рук, о необходимости дисциплины, о своих планах ежедневно выполнять по две, две с половиной нормы и еще до сенокоса поднять все пары, затем передвоить и к озимому севу подготовить землю так, чтоб она была «как пух». В конце разговора, так же скромно и застенчиво, словно невзначай, подпустил он давно подготавливаемую шпильку Бочарову.
— Хорош наш председатель, — говорил он, — все им довольны. Прямо нужно сказать: умно руководит колхозом. Грамотешка, правда, у него неважнецкая. Иной раз считает, считает, запутается, изругает всех и сызнова считает. Так это не беда. Где взять грамотеев-то? Характерный старик, — помолчав, продолжал он, — силу в себе чует и в обиду себя не дает. Мы за ним как за каменной стеной! Вам, видать, трудновато с ним. Своенравен он и все напрямик режет, кто бы там ни был: начальство или неначальство. Только вы не обижайтесь на него. Старый человек, что с него взять, да и преданный, все от чистого сердца. Конечно, нельзя авторитет начальства подрывать. При колхозниках можно особенно и не распространяться про районное и областное руководство. Война, дисциплина везде должна быть. Только мы-то его характер знаем.
«Ах ты, старый, — думал Листратов, — он, значит, не только в глаза, но и за глаза критикует».
После разговора с Листратовым Слепнев вернулся в сельсовет, хотел было взяться за дела, но на душе было, как он говорил, муторно, и подготовленные секретарем папки так и остались лежать на столе. Как часто бывало с ним, он опять думал, что все эти споры, все хлопоты и беспокойства совсем не нужны ему, что лучше всего оставить на время дела, всерьез подлечиться, а тогда видно будет.
Сергей долго сидел, думая о серьезном лечении, о санатории, где он никогда не бывал, о возвращении прежних сил и молодости. И вместе с тем все с большей очевидностью понимал, что никто не вольет ему здоровья, что только собственными силами он сможет вернуть то, что еще можно вернуть, что хныканье и расслабленность ничего не изменят, а наоборот, окончательно свалят с ног.
Думая о самом себе, о своем здоровье, Сергей незаметно переключил свои мысли на то, что происходило вокруг, и в особенности на всегда волновавшее его положение деревни. Сам коренной сельский житель, с молоком матери впитавший в себя и обычаи и чаяния крестьян, он за те три года, что пробыл на действительной военной службе и провоевал на финской войне зимой сорокового года, незаметно для себя отошел от крестьянских дел, и это сослужило ему огромную пользу. В конце зимы сорокового года, возвратясь с финской уже возмужалым мужчиной, он совсем другими глазами взглянул на колхозную жизнь и многое увидел не таким, каким это представлялось ему раньше. Особенно удивило его то, что на селе осталось так мало молодых мужчин. Вначале это показалось обычным: многие служили в армии, многие уехали на учебу. Но чем больше врастал он в жизнь села, тем отчетливее видел, что это не случайность.