Люди песков (сборник)
Шрифт:
— Не гневи бога, отец. Может, и сжалится, пошлет нам сына…
Поллык-ага промолчал. Передал девочку жене, взглянул на часы — он уже умел теперь узнавать по ним время, — повесил через плечо купленную на рынке полевую сумку и пошел к выходу. Возле двери он остановился, достал из сумки какие-то бумаги, посмотрел на них, сунул обратно и сказал:
— Пойду в правление. Двадцать четвертую форму надо заполнить.
Глава восьмая
Похоже
И все-таки, когда с Кейик заговорили о вступлении в партию, она поняла, что не сможет решиться на этот шаг, не посоветовавшись с родственниками мужа. Начинать такой разговор было нелегко, а Сазак все торопил. «Сам Джоракул Рахманкулович желает, чтобы ты вступила в партию!» — все время повторял он.
Гыджа тоже советовала ей вступать: «Что мы — хуже мужиков?!»
А Кейик все никак не решалась. Она много думала в эти дни, только мысли ее были почему-то не о заявлении, которое надо отнести Сазаку, а о жизни: о детстве, о Юр-дамане, о том, как жить дальше… Вспоминалось родное село Каррычирла. Широкая быстрая река. Высокие берега, густо заросшие ивняком. Мутная тяжелая вода несется куда-то далеко, далеко в такыры…
Когда наступала жатва, всем селом с ночевкой уходили в поле.
До самого горизонта стеной стояла тучная пшеница.
По другую сторону — бахчи. По ночам, когда они спали под навесами, слышно было, как лопаются на корню дыни.
Ветерок доносил сладкий дынный дух… Это были те самые знаменитые дыни «вахарман», что сами тают во рту… Вдалеке, прижавшись друг к другу, стояли бесчисленные снопы пшеницы. Кейик лежала с открытыми глазами, смотрела на звезды и думала: это счастье.
Но оказалось, что счастье ждало ее в Ербенте, в белой восьмикрылой кибитке на краю села. Тогда она не понимала, о чем пел дутар в руках ее мужа, теперь она знает — о счастье…
Даже когда песни Юрдамана были печальны, это все равно были песни о счастье, о безграничном, безбрежном счастье, которое никогда не кончится…
И надо жить, жить, зная, что счастья не будет, что он никогда не придет, никогда она не услышит его голос, не почувствует на своей руке его руку… Никогда…
Надо подавать заявление в партию… А Юрдаман? Захотел бы он, чтоб она вступила в партию? Он ведь был беспартийный. А может быть, нет? Господи, как мало она успела о нем узнать!..
— Юрдаман был партийный? — спросила она вечером Кейкер.
Девушка задумалась, неопределенно пожала плечами:
— Не знаю, Кейик, спроси у брата…
Назавтра Кейик задала свой вопрос Бибигюль, чтобы та расспросила мужа.
За ужином, поставив перед Пашой чайник, жена спросила его, состоял ли Юрдаман в партии.
— Да нет… — задумчиво ответил Паша. — Молод
— Да это не я, Кейик интересуется.
— Кейик? Чего ж она сама не спросит? — Паша из-под насупленных бровей взглянул на невестку.
Та сидела поодаль, держа на руках племянника. Рот ее был прикрыт концом платка, который она придерживала зубами.
Заметив, как смотрит на нее деверь, Кейик сразу поняла значение этого неодобрительного взгляда и нерешительно разжала зубы. Платок сполз на шею, оставив рот открытым…
— Вот и правильно! Молодец! — весело воскликнул Паша. — Бригадир, активистка, коммунистом быть собираешься, а рот платком закрываешь! В правлении-то небось не закрываешь, на равных с мужчинами разговариваешь, а дома — яшмак на рот! Я не считаю это признаком уважения. Отец и тот не больно-то на яшмак смотрит! Уважение не в том, чтоб рот закрывать! Я знаю одну молодуху: как увидит свекровь, рот платком прикрывает, а из-под платка такое про нее несет — слушать стыдно!.. Какое же это уважение?!
— Уважение — это хорошо… — негромко заметила Кейик. — Но только когда оно взаимное…
— Ты права, — согласился Паша. — И я считаю, что ты имеешь полное право на уважение. И право самой решать свою судьбу.
Кейик быстро взглянула на него, передала Бибигюль сына и стремительно вышла из кибитки.
Вечером она отнесла Сазаку заявление о вступлении в партию.
В райком их вызвали вместе с Поллыком-ага; того все-таки приняли в кандидаты, хотя Нунна-пальван голосовал против. Повез их сам Сазак.
Кандидатура Кейик не вызвала возражений, и с ней на бюро говорили недолго. Когда она, тихонько прикрыв за собой дверь, вышла в комнату, где возле двери сидела секретарша, Поллык-ага сразу бросился к ней:
— Ну что, приняли? Вопросы трудные задают?!
Ответить Кейик не успела, Поллыка-ага пригласили в кабинет секретаря.
Он обреченно вздохнул, снял ушанку, вошел в кабинет, кашлянул и зачем-то посмотрел на часы.
— Здравствуйте, младшие! — произнес он, садясь на указанный ему стул. Рахманкулов и Шаклычев кивнули в ответ на его приветствие, Санджаров — нет. Поллык-ага снова кашлянул. «Чего же это Санджар не кивнул? — обеспокоенно подумал он. — Может, против будет голосовать? А может, кивнул, просто я не заметил? Нет, неспроста это!.. И Кейик мне ничего не ответила!.. А может, она сама про меня чего наговорила? Или Нунна-пальван написал заявление?.. Вон тот начальник-то как косо глянул!.. А кто ж он такой? Может, из центра?
О боже, легче через огненный мост пройти!.. Сделан, господи, чтобы приняли меня единогласно, козленка тебе в жертву не пожалею!..»
Зачитали анкету Поллыка-ага. Рахманкулов оглядел собравшихся.
— Вопросы есть?
— У меня вопрос, — сказал Шаклычев. — Поллык-ага, вы как, абсолютно неграмотны?
Все члены бюро повернулись к Поллыку-ага. Однако этот вопрос совершенно его не смутил, Поллык-ага ждал такого вопроса. Он положил ушанку на стул, поднялся и потрогал карандаши, торчащие из нагрудного кармана.