Люди песков (сборник)
Шрифт:
— Я хотя и неграмотный, но в политических вопросах разбираюсь получше другого грамотного! И наряду с тем, товарищ Шаклычев, я со всей душой выполняю государственную работу и являюсь также членом правления. От старых вредных привычек в основном давно очистился. Никакого нет сомнения, что я буду честным членом партии.
— Так… Понятно. А скажите, пожалуйста, с какой целью решили вы вступить в партию?
Этого Поллык-ага не ожидал.
— Нет у меня никакой цели, товарищ Рахманкулов! («Оговорили все-таки, точно — оговорили!») Никогда у меня цели не было!..
—
Поллык-ага недоуменно пожал плечами.
Члены бюро переглянулись.
Поллык-ага беспомощно развел руками. Очки упали на пол, и одно стеклышко разбилось. Поллык-ага сразу покрылся потом, наступил сапогом на второе, целое еще стеклышко и решительно повернулся к Рахманкулову:
— Товарищи райкомы! Вот перед товарищем Лениным и перед товарищем Сталиным клянусь, что никогда в жизни… Это я так… случайно…
Санджаров поднялся с места, широко шагая, подошел к Поллыку-ага и остановился перед ним во весь рост.
— Вот что, Поллык-ага, давай разберемся. Если человек подает заявление в партию, это значит, что он готов всеми силами бороться за дело партии, за ее великие цели. Если будет необходимо, он готов отдать не только все свои силы, но и саму жизнь! Это закон партии. Готов ты его выполнить? Вот, допустим, райком скажет тебе, чтобы ты прямо отсюда, из этой комнаты, пошел на фронт. Пойдешь?
Поллык-ага пошевелил губами, вытер ладонью пот со лба и задумался.
— Прямо отсюда!.. Ну что ж… Если велите… Раз по-другому нельзя… Но только в животноводстве тоже нужны дельные люди… — Поллык-ага вздохнул и опустил голову.
Санджаров посмотрел на Рахманкулова.
Ясно было, что решать вопрос о Поллыке-ага будет не так-то просто.
— Вы пока выйдите, — сказал Рахманкулов. — Мы посоветуемся… Позовем вас… Секретарь первичной организации тоже пусть останется.
Поллык-ага направился к двери, осколки стекол хрустели у него под ногами.
— Мне кажется, товарищ не подготовлен для вступления в партию, — с сомнением сказал Рахманкулов.
— Пожалуй… — согласился Санджаров. — Вы заметили, как он изменился в лице, когда я заговорил о фронте?
— А мне кажется, вы не правы! — горячо возразил Шаклычев. — Если бы этот человек не раздумывая заявил, что с радостью отправился на фронт, вот тогда мы должны были бы насторожиться! А он сказал искренне, от души. Значит, ему можно доверять!.. Конечно, это далеко не идеал коммуниста, но особых причин отказывать ему в приеме я все-таки не вижу…
— Разрешите мне слово? — Сазак поднял руку.
— Пожалуйста!
— Джоракул Рахманкулович! Товарищи члены бюро! Наша партгруппа дважды рассматривала вопрос о приеме товарища Поллыка-ага в партию. Первый раз мы воздержались, считали — рано. Потом животноводство у нас вроде наладилось, мы снова поставили его на голосование. Большинством голосов решили рекомендовать, но я… Я согласен с вами, Джоракул Рахманкулович… Я считаю, он пока недостоин…
— Вы выступали против его рекомендации?
— Я?.. Нет… Я голосовал «за». А вот Нунна-пальван, наш бригадир…
— Постойте, постойте! Вы
— Да как бы сказать?.. Осознал…
— Осознали? Хорошо, если так, хотя есть все основания сомневаться… Ну а бригадир ваш? Он по каким мотивам возражал?
— Да какие там мотивы, Джоракул Рахманкулович! Враждуют они! Не уважают друг друга! Нунне-Пальвану характер его не нравится!..
Поллык-ага и сам не заметил, как оказался во дворе райкома. Волноваться он начал еще вчера, когда узнал, что завтра в десять часов должен быть в райкоме; сейчас его волнение достигло предела. Сидеть он не мог и беспокойно расхаживал по двору. «Он сказал: „Пока выйдите“… А как он сказал? Вроде спокойно, вежливо… Только у них, у образованных, это еще ничего не значит, они всегда вежливые… А может, так положено, чтоб выходили? Кейик ведь тоже выходила. Но обратно ее не звали! Значит, сразу приняли! Ясное дело: во-первых, баба — их теперь везде норовят пропихнуть; во-вторых, Санджар Политик ей не чужой, — а мне он даже головой не кивнул!.. Скорей всего, Нунна-пальван наговорил на меня Анкару, а тот передал Санджару!..»
Поллык-ага не выдержал, вернулся в помещение и, заметив, что секретарша вышла, воровато оглянулся и прильнул ухом к двери кабинета. «Нунне-пальвану характер его не нравится…» — услышал он голос Сазака.
«Молодец, Сазак-джан! Выручай!» — мысленно воскликнул Поллык-ага, проникаясь благодарностью к Сазаку. И, не рассчитывая на одного Сазака, снова обратился к богу: «Приди на помощь, всевышний! Даю слово — козленка не пожалею!»
За дверью еще говорили, но уже потише, Поллык-ага не расслышал. Потом кто-то громко двинул стулом и пошел к двери. Поллык-ага мгновенно отскочил в сторону, плюхнулся на секретаршин стул и замер, не смея дохнуть.
Дверь приоткрылась, высунулся Сазак. Ом кивнул, приглашая Поллыка-ага в кабинет. Видно было, что настроение у Сазака хорошее, улыбается. Поллык-ага перестал дрожать, не спеша поднялся, потрогал карман, где обычно лежали очки, вспомнил, что очки разбились, но не стал особенно огорчаться. Он только махнул рукой и улыбнулся Сазаку. И Сазак, и стул, с которого он только что поднялся, и стол секретарши, и обитая дерматином дверь кабинета — все вдруг показалось ему таким милым, приятным и благожелательным, что он готов был плакать от умиления…
Когда известие о том, как Кейик приняли в партию, дошло до кибитки Анкара-ага, старик не выразил никакого интереса к этой новости. Словно все это его совершенно не касается. Даже Дурсун, по лицу читавшая мысли мужа, на этот раз ничего не могла понять. Она решила начать издалека.
— Поллык-то, говорят, партийный стал… — сказала она, внимательно глядя на мужа. — Ходит теперь и хвастается. Санджар, мол, хоть и против был, а все другие начальники горой за меня встали! У Санджара, дескать, теперь не прежние силы… Главный райком Рахманкулов и слушать его не желает, а он намного главнее Санджарова…