Люди сорок девятого
Шрифт:
– Что ты?!
– воскликнул изумленный маршалл. "Опять загадка... Похоже, и деньги для него ровным счетом ничего не значат..."
– Никто кроме тебя уже давно не играет со мной в покер..., - углом рта невесело усмехнулся Линдейл.
– Уж не знаю, что они думают... По крайней мере, на мошенничестве меня никто так и не поймал... Я слишком ловок для этого.
Два желтых огонька вспыхнули в безжизненных глазах и снова угасли, когда маршалл захохотал.
– Если бы это была не дружеская игра, я бы мог подумать, что ты прямо-таки нарываешься на обвинение в шулерстве.
Линдейл тоже засмеялся - глухим натянутым смехом.
– И все-таки я воспользуюсь правом хозяина и настою, чтобы ты взял эти деньги, - сказал он наконец.
– Я считаю тебя своим другом, а друзья на дороге не валяются. Нам предстоит суровая зима, и кто знает, когда мне может понадобиться помощь.
Служитель закона бросил на него косой взгляд, пытаясь уловить в его зрачках разгадку тайны, медленно сгреб деньги и рассовал их по карманам.
– Можешь рассчитывать на меня, Джон, - пообещал маршалл, натягивая шубу, и, открыв дверь, впустил струю прохлады в духоту помещения.
– До завтра, Джон, - сказал он и исчез в темноте.
Дверь захлопнулась. Линдейл остался один. Он стоял у стола, глядя маршаллу в след, и на его губах мерцала едва уловимая высокомерная усмешка.
Через секунду Джон как будто очнулся и, стряхнув карты в стоящий под столиком ящик, потушил лампу, а потом, накинув на плечи куртку из овчины, вышел в ночь.
Улица была пуста - лишь в окнах кое-где горели огни, и бледный серп месяца завис в небе. Джону Линдейлу не давал покоя отвратительный запах, распознать который сразу он не смог. Снег... Возможно, уже этой ночью повалит... Может, станет хоть немного теплее... Странное беспокойство сдавило Линдейлу грудь - то самое беспокойство, от которого он прятался за пустую болтовню людей и размышления над комбинациями карт. Джон вдруг почувствовал себя старым и бесконечно усталым. Как много лет прошло с того дня, когда он застрелил в Амарилло последнего из тех, кого преследовал долгие годы, и когда старик, у которого даже не хватило духа позвать маршалла, бросил ему в лицо обвинение в подлом убийстве. Бедный Томми не успел достать револьвер... какая жалость! Линдейл фыркнул, потом глубоко вздохнул. Почему же ему кажется, что последняя битва Юга и Севера состоялась только вчера, хотя со дня встречи генералов в Аппоматоксе[6.] он успел начать и окончить собственную небольшую войну.
Джон прислушался к тишине.
Город безмятежно спал в колыбели долины, но почему-то он внезапно напомнил Линдейлу пуму, сжавшуюся в комок на ветке в ожидании добычи. Что-то должно случиться, иначе быть не может... Город был слишком спокоен.
* * *
Алиса очнулась от дуновения морозного воздуха: Линдейла и маршалла уже не было. Она встала, распрямив затекшую спину, и медленно поднялась наверх, с трудом передвигая налитые свинцом ноги. Как много времени прошло с того вечера, когда Линдейл вытащил ее из этого грязного притона в Новом Орлеане... Во мраке вспыхнула яркая свеча; кто-то шел по балкону, приближаясь к Алисе.
– Кто там?
– спросила она.
– Это я!
– раздался ответ, и Алиса увидела свою подругу - молодую ирландку с заостренными чертами лица по прозвищу Фокси. Настоящего ее имени никто не знал. Фокси пританцовывала на ходу так, что концы ее боа из крашенного песца прыгали вверх и вниз. В свободной руке она несла большую бутылку, которой приветственно помахала в воздухе.
– Привет, Ал! - весело сказала Фоски, останавливаясь, и Алиса поневоле тоже начала улыбаться.
– Одинокий волк ушел?
И, увидев, как Алиса кивнула, сообщила:
– Клиентов, вроде, не предвидится, так что мы решили вечеринку устроить. Мне один проезжий недавно целую бутылку шампанского оставил.
– Шампанское?
– переспросила Алиса.
– Я пила его однажды в Нью-Орлеане во время войны. Контрабандное, конечно. Когда порт блокировали, ничего такого мы больше не видели...
– А я никогда не пробовала, - призналась Фокси.
– Пошли?!
– Пошли, - согласилась Алиса.
В маленькой комнате было тепло и уютно. Когда они вошли, Лу уже зажгла свечи и поставила стаканы на стол, на ее кровати лежала гитара Фокси, видимо принесенная заранее.
– Так и знала, что она тебя приведет, - сказала она Алисе, поправляя кочергой дрова в очаге. Фокси поставила свою свечу на тумбу возле кровати, повесив свое боа на спинку, взяла со стола нож и принялась вскрывать бутылку. Пробка вылетела с оглушительным хлопком.
– Течет!
– взвизгнула Фокси, подаваясь назад, чтобы не залить платье.
– Быстро давайте что-нибудь!
Алиса и Лу подставили стаканы под струю пены, бьющую из бутылки. Когда все успокоились и последствия были ликвидированы, они сели за стол.
– Уф!
– сказала Фокси, смеясь.
– В следующий раз я буду осторожнее.
Она взяла свой стакан и пригубила вино, мгновенно сморщившись от пузырьков газа, щекочущих горло и ударяющих в нос. Они сидели и болтали обо всем, причем спиртное развязывало языки, вытаскивая на свет все накопившееся за долгие годы. Фокси взяла гитару. У нее был красивый голос, и она любила петь в компании. Иногда даже Линдейл заходил послушать. Он молча сидел, примостившись на краю кровати, а потом незаметно исчезал. Они привыкли к этому и старались его не замечать, потому что все попытки втянуть его в разговор обычно кончались стремительным уходом с громким хлопком дверью. Отец Фокси служил в Ирландской бригаде Мигера, дивизия Ричардсона, и погиб в мясорубке на Энтитем-Крик при атаке на Санкен-Роуд. Говорили, что он бежал в первых рядах, подхватив зеленое знамя из рук убитого знаменосца, крича во весь голос "Эйрин го бра!", когда его свалила пуля в нескольких футах от "кровавой аллеи", как назвали ее после битвы, увидев, что она полна мертвецами доверху. Других родственников у Фокси не было. Она слонялась по Нью-йоркским улицам с другими такими же детьми, промышляя воровством, пока кто-то из подруг не посоветовал ей зарабатывать более законным образом. Как ее нашел Линдейл, никто не знал. "Странно, - подумала Алиса, - мы были с разных сторон во время войны, но это не искалечило наших душ". Они не сговариваясь решили, что война - это зло, затронувшее всех, и поэтому могли спокойно разговаривать о тех временах, не боясь не найти сочувствие. "Почему же для некоторых людей она все еще продолжается?" Лу была наполовину мексиканкой. Линдейл нашел ее в маленьком городке на границе, где ее бросил любовник, внезапно охладевший к ней, узнав, что все деньги принадлежали ее супругу. К мужу вернуться она не могла: он и так сходил с ума от ревности и наверняка убил бы ее.
"У каждого своя история...
– думала Алиса, - и каждый несет свое прошлое в себе".
Фокси запела "Мой солдат - южанин...", ее взгляд снова и снова возвращался к Алисе.
– Мой солдат - южанин
Ушел на войну
Весточки давно уж
От него я жду.
Глаза Алисы горели нездоровым блеском, в них стояли слезы. Что она чувствует сейчас, о чем думает?
– Если он погибнет,
Я буду горевать
И отвагу его
В песнях воспевать.
Алиса на мгновение закрыла глаза и провела рукой по влажному лбу и скуле, пытаясь спрятать сбежавшую по щеке слезинку. "Почему бы это?
– спрашивала себя Фокси.
– Кого отняла у Алисы эта война?" Она ничего об этом не говорила. Никогда не говорила, но...
– Хоть в глазах моих слезы,
Но надежда живет...
Да, да, она была там тоже, в ее глазах, надежда.
– ...В сраженьи кровавом одолеет врага.
Гордые Южане
Не сдаются никогда.
– Эй, Фокси, - голос Алисы был хриплым. Она отхлебнула немного шампанского из стакана, - как насчет "Желтой розы Техаса?"
– Потом, - отозвалась Фокси, - передохну только немного.
– А помнишь, - спросила Лу, - Как ты пела "Свободное место", а Линдейл весь прямо позеленел и вылетел быстрее пули? Я слышала потом, как он рыдал у себя в комнате, точнее сказать, выл, будто смертельно раненый волк.