Люди сороковых годов
Шрифт:
И, вспомнив что-то, майор Нехаев улыбнулся и достал из кармана какое-то письмо:
— Вот. Сохранил, как сувенир. Мои бойцы там, в замке подобрали. Как вам нравится?
На изящном конверте, покоробившемся от сырости, бесхарактерным женским почерком было написано:
Ясновельможному пану князю Леону Козловскому. Почта Яновец над Вислой.
— Это последний владелец замка, — пояснил майор, — занятный, видимо, был тип… Да и авторша письма тоже… Вы прочтите — словно страничка из великосветского романа. Нашим ребятам даже удивительно: ведь это писалось тогда, когда мы уже строили Днепрогэс и Магнитку!..
Я развернул твердый листок с тисненым гербом. Ализариновые чернила еще не выцвели. Охотнее изъяснявшаяся по-русски,
12 февраля 1932 года. Варшава.
Дорогой князъ, я все еще сижу в Варшаве и не знаю, когда уеду: никак не могу кончить всех моих дел, очень мне все это неприятно. Но зато думала увидеть Вас перед отъездом, так как Вы писали, что работы в замке окончатся к январю.
Теперь узнала от Николая Николаевича, что и к февралю Вы не приедете в Варшаву…
Очень жаль, но что же делать!
Получили ли Вы мое длинное письмо с поздравлением к Новому году в ответ на Ваш привет? Неужели оно тоже пропало? Во всяком случае, ответа от Вас я так и не получила. Может быть, Вы не любите эпистолярное искусство? А я, как назло, люблю писать длинные хорошие письма и еще больше люблю их получать. Но сейчас у меня нет никакого настроения заняться сочинительством, — я вижу, что мои весточки либо не доходят до Яновца, либо… не доходят до Вашей души.
Довольны ли Вы тем, что у вас в замке ученые раскапывают подземные ходы, что-то ищут и нарушают вековую тишину? Мне почему-то грустно стало, когда я это узнала. Мне все кажется, что Яновец стал уже не тем, каким я его знала летом.
Когда я выздоравливала, прочла дневник Францишки Красин-ской по-польски. и в восторге от этой маленькой книжки. Как чудесно было в замке в те времена! Мне все хотелось с вами о ней поговорить, но, видно, не придется.
А пока до свидания, дорогой князъ, будьте здоровы и счастливы. Я уезжаю далеко-далеко. Но время ведь идет быстро. Год или полтора пройдут скоро, и тогда, бог даст, мы с Вами еще свидимся…
Привет Яновцу
Нина Янковская.
Майор, улыбаясь, сложил письмо, спрятал его в карман гимнастерки и добавил:
— Нас, конечно, мало интересует, встретились они или нет, и чем все это дело кончилось. Но вот за одно сообщение мы определенно благодарны графине: она ненароком выболтала тайну этого старого замка, сообщив о подземных ходах. Мы навели справки. Эти ходы ведут далеко в сторону позиций гитлеровцев и определенно нам пригодятся. Наши саперы очень заинтересовались ими.
Где-то в ночи, за стенами блиндажа гремели разрывы немецких мин. Немцы опять ждали атаки, и тяжелое грозное молчание советского переднего края выматывало у них нервы.
Все шло по плану.
По дорогам Польши
Распростившись с гостеприимными пехотинцами, мы с фронтовым шофером Макаром Приходько покатили на юг, стараясь держаться вдоль Вислы. Я спешил в старинный польский городок Тарнобжег — в этом городе и в его окрестностях разместились дивизии знаменитого 6-го гвардейского Львовского орденов Красного Знамени и Кутузова 2-й степени истребительного авиационного корпуса, чья слава широко прогремела в дни недавней жестокой битвы за Яссы. Руководил им замечательный человек, опытнейший генерал Александр Васильевич Утин. У него было три дивизии — 23-я гвардейская, которой командовал мой старый друг, участник создания первых комсомольских организаций в Ростове Грисенко, 22-я — мужественного истребителя и опытного командира Горегляда и 9-я гвардейская, командиром которой был самый знаменитый летчик нашего времени, трижды Герой Советского Союза молодой сибиряк Александр Покрышкин; мы познакомились с ним недавно в Москве, и теперь мне предстояло собрать материал для книги об этом незаурядном человеке.
Сначала мы двинулись по отличному шоссе, обсаженному старыми ивами, на Ополье, оттуда повернули на Красник, к местам жестоких битв 1914 года. По сторонам расстилались бедные песчаные поля, пестрели мелкие наделы. Мой водитель,
— Оно ж жило тилыки для сэбе. Посадить оце бурячкив трохи накопае, здасть на фабрику, жому одержить для худобы, тай живе Нудьга яка, тьфу! И промысловости у нього не було ни якой, и для обороны ничого не було. Ото Гитлер их и подолав. Може тепер зрозумиють, як воно краще жити…
Потом потянулись поля побольше и побогаче — то были имения польских панов. Часто встречались узкоколейки — их строили помещики: сеть железных дорог здесь довольно редка, а автомобилям по песку ходить трудно. На крохотных, словно игрушечных, давно уже заржавевших рельсах замерли такие же игрушечные паровозики и вагончики.
От Закликува до Развадува ехали через лес, по бревенчатому настилу, вытрясло у нас всю душу. Развадув оказался довольно большим городком, прилепившимся к железнодорожной станции. В небо уперлись шпили костелов. Перед городком — переправы через Сан — широкую, спокойную ре. ку. Невольно снова вспомнилась первая мировая война — сколько русских людей тогда погибло на берегах этой реки, такой тихой и невозмутимой на вид!
Но вот и Тарнобжег. Полковник Александр Иванович Грисенко встречает меня с обычным радушием. Мы толкуем с ним всю ночь о недавних воздушных боях у Ясс, в дни прорыва наших войск ко Львову и Перемышлю, а также на Сандомирском плацдарме. Выясняю, что командный пункт Покрышкина рядом, в местечке Мокшишув. Дивизии Покрышкина, Грисенко и Горегляда собраны в кулак, они готовы в любой день и час возобновить воздушное наступление. Летчики у них отличные, поэтому потери в летних боях были не так уж велики. А бои эти были очень жестокие. 6-й гвардейский истребительный корпус прикрывал своими крыльями армии, устремившиеся вперед, в том числе и 1-ю гвардейскую танковую.
Я слушал увлекательные рассказы Грисенко и думал: «Эх, старина, хорошо бы и о тебе новую книжку написать!» В канун войны я посвятил его боевым делам книгу, которая называлась «Крылья Китая», — в ней он фигурировал под псевдонимом Ван Си: вместе с другими нашими летчиками Грисенко в качестве добровольца воевал в Китае, помогая отражать атаки японских агрессоров. Именно там он открыл свой боевой счет, сбив несколько самолетов с изображением красного солнца на крыльях, там и заработал свой первый орден Красного Знамени.
А эту войну он встретил в небе Киева. Не в пример многим, менее опытным командирам, Грисенко, едва почуяв в начале июня 1941 года, что в воздухе запахло порохом, на свой страх и риск приказал пилотам зарядить боевыми патронами скорострельные пулеметы своих самолетов и быть в боевой готовности номер один. Риск и страх были велики — в те годы за подобное самоуправство по головке не гладили, но полк стоял в лагере, начальство находилось далеко, и все сошло. Зато по первой боевой тревоге — немецкая авиация налетела на Киев с рассветом 22 июня — полк Грисенко мгновенно поднялся в воздух и встретил гитлеровцев огнем.
Вот так этот человек и начал воевать, сражался он потом на многих фронтах и всюду с одинаковым упорством и энергией. Только над Сталинградом ему не повезло: немецкий ас разбил в бою его самолет, и Грисенко спустился на парашюте, обливаясь кровью: он был без ноги. И все же этот упрямейший человек, научившись после выздоровления отлично ходить на протезе, добился возвращения в действующую армию и снова летал, командуя уже истребительной дивизией…
Следующее утро выдалось хмурым, туманным. Я с утра побродил по Тарнобжегу, присматриваясь к незнакомому городу. Побрился за восемь злотых у хмурого брадобрея, вывеску которому заменял начищенный до блеска медный тазик, висевший у двери. Пошел наугад вдоль улицы, разглядывая встречных людей и читая вывески. В городе оказалось неописуемое множество адвокатов, нотариусов, парикмахеров. Бесчисленные магазинчики, как и и Люблине, поражали удивительным обилием никому не нужных предметов и астрономическими ценами. Я записывал в своем блокноте: