Людовик и Елизавета
Шрифт:
К описываемому времени, все еще оставаясь красивой и привлекательной, Елизавета Петровна располнела настолько, что английский посланник Финч, уполномоченный своим правительством поддерживать брауншвейгский дом, а потому старавшийся наблюдать за всеми подпольными политическими интригами, с пренебрежением говорил про царевну: "Она слишком жирна, чтобы строить заговоры!"
Да, безжалостное время брало свое — царевне было уже более тридцати лет, а ведь жить она начала очень рано…
Елизавета Петровна родилась в очень радостный для ее великого отца день — 19-го декабря 1709 года, когда Петр после Полтавской битвы торжественно въезжал в Москву с длинным кортежем пленных. В детстве и юности царевне негде было набраться хороших примеров — достаточно сказать, что первыми словами, которые она стала произносить,
В селе Измайлове, где протекало детство Елизаветы Петровны, в то время сталкивались две Руси — старая и новая. На одном конце села жила вдова брата Петра, царица Прасковья с двумя дочерьми — Екатериной и Анной Ивановными. Прасковья твердо держалась старинного уклада жизни, слепо следовала правилам Домостроя, и в ее доме разрешалось читать единственно только Священное Писание. А на другом конце воспитывалась «по-новому» Елизавета Петровна, и из ее покоев неслись французская речь, веселый смех, плясовые мелодии. Надзора за царевной не было никакого, и можно с уверенностью сказать, что влияние госпожи Латур было далеко не безвредным, так как некоторые черточки из прошлой и последующей жизни этой гувернантки-авантюристки рисуют нам ее нравственность не в очень-то приглядном свете.
Елизавете Петровне не было и 13-ти лет (в январе 1722 г.), когда Петр I обрезал ей крылышки и не в переносном, а в буквальном смысле. В те времена девочки знатных домов носили в качестве символа ангельской невинности пару крыльев за плечами. Объявив Елизавету Петровну совершеннолетней, Петр ножницами обрезал крылья, и таким образом, как говорит историк Валишевский, ангел превратился в женщину, в чем мужчины не преминули убедиться.
Предоставленная сама себе царевна не подумала об усовершенствовании своего образования. Она никогда не брала книги в руки, а за перо бралась только для того, чтобы сочинять на отличном французском языке плохие любовные стишки, что считалось в те времена обязательным для модниц. Ее досуг делился между охотой, верховой ездой, греблей и заботами о своей наружности, действительно красивой, хотя и несколько банальной. Ее лицо не отличалось правильностью; очень хороши были большие, томные глаза; только короткий, толстый, слегка приплюснутый нос портил общее впечатление — потому-то Елизавета Петровна никогда не соглашалась позировать в профиль, а если художник умудрялся все-таки передать на портрете этот дефект, то приглашался другой для исправления. Зато она была очень стройна, тонка и вообще великолепно сложена; у нее были красивые ноги, и, зная это, Елизавета Петровна очень любила переодеваться в мужской костюм. Только в зрелом возрасте она стала прибегать к белилам и притираниям, в ранней же юности она поражала ослепительной свежестью кожи; хороши также были светло-рыжеватые волосы, которых она даже не пудрила. Беззаботная, веселая, охотница до всяческих проделок и проказ, Елизавета Петровна, как говорил саксонский агент Лефорт, "казалась созданной для Франции по своей любви к ложному блеску".
В противность распространенному мнению, царевна Елизавета далеко не пользовалась ни особой любовью, ни популярностью среди аристократии. Только в описываемое нами время недовольство немецким засильем толкнуло к ней кое-кого из представителей старых родов, да и то, как известно, активную роль в перевороте 1741 года сыграли солдаты, а не бояре. Дворня, простой народ, знавший царевну только по слухам да легендам, и солдаты действительно обожали Елизавету Петровну, но аристократию отталкивало от нее как происхождение — ведь ее матерью была бывшая служанка, родившая царевну за три года до брака — так и неразборчивость царевны в делах любви. А эта неразборчивость была очень велика, и это можно приписать помимо чисто природных свойств влиянию, которому подвергалась Елизавета Петровна со стороны гувернантки, вышеупомянутой Латур, и врача Лестока.
Роль последнего была, пожалуй, еще больше первой.
Отец Лестока бежал из Франции при отмене Нантского эдикта Людовиком XIV (1685 г.), что грозило гугенотам новыми преследованиями. Поселившись в Германии, Лесток-отец был сначала цирюльником, а потом — придворным хирургом последнего герцога Брауншвейг-Целле, Георга-Вильгельма. Лесток-сын, родившийся в 1692 году, прибыл в Россию искать счастья около 1713 г. Он попал в милость Петра I, который ценил в нем ловкое обращение с ланцетом и гибкий ум, чуждый предрассудков. Но придворные интриги сделали свое дело; Петру передали, будто Лесток весьма недвусмысленно прохаживался насчет отношений царя к его денщику — Бутурлину, и Лестока сослали в Казань. Это было еще его счастье: ведь он, лейб-хирург, играл не последнюю роль в интриге Екатерины I с Монсом и не будь он сослан до возникновения "дела Монса", то это стоило бы ему головы.
После смерти Петра Великого благодарная Екатерина I немедленно вернула Лестока из ссылки и приставила его к своей дочери, шестнадцатилетней царевне Елизавете, несмотря на то, что отлично знала, какое грязное, глубокоразвращенное, безнравственное животное этот Лесток.
Каковы же в сущности были отношения Лестока к царевне?
До переворота 1741 года никто этим не интересовался, и только после воцарения Елизаветы Петровны правительства разных стран запросили своих представителей на этот счет. Перед нами лежит текст «секретнейшей» депеши прусского посла Мардефельда своему королю от 28-го декабря 1742 г. Эта депеша бросает яркий свет на интересующие нас отношения, но мы предпочитаем не передавать ее содержания. Даже больше: мы были бы склонны объяснить ее просто желанием Мардефельда прислужиться Фридриху II, очень любившему разные нескромные подробности об интимнейших сторонах жизни царственных особ; может быть, у посла не было фактов, и он из придворно-дипломатической угодливости пустился на вымысел?
Может быть, так… Но перед нами ряд других документов. Неужели все они лгут?
Депеша того же Мардефельда от 14-го сентября 1743 года говорит о посулах, которые делали все правительства Лестоку, чтобы заставить его перейти на сторону их политики. Значит, Лесток сумел реально доказать, что он представляет собою действительную силу? Бывали и примеры.
Однажды Лесток в присутствии третьих лиц обошелся с императрицей, не сразу согласившейся на его политические планы, более чем невежливо. Ему заметили:
— Бы обращаетесь с ней уж чересчур грубо!
На это Лесток ответил:
— Вы не знаете ее. Иначе я ничего от нее не добьюсь!
Посол, присутствовавший при этой сцене, резюмирует в докладе своему правительству:
"Мне кажется, что до известной степени он прав, так как русские принцессы любят, когда их тиранят любовники. Тем не менее, ввиду того, что он уже не состоит теперь в их числе, ему следовало бы быть осторожнее".
Мало того, история говорит, что канцлеру Бестужеву пришлось употребить не один год, пока ему удалось свергнуть Лестока. А ведь осторожный Бестужев не приступал ни к какому делу такого рода без документальных данных. И все-таки, несмотря на скомпрометированность Лестока в заговоре против Елизаветы, лейб-хирург должен был дать сам оружие против себя, чтобы его решились «убрать». Прибавим еще, что Лесток в качестве "рудомета ее величества" получал за каждое кровопускание по две тысячи, а на теперешний счет — около пятнадцати тысяч рублей серебром!
Что же говорит нам все это? То, что в руках Лестока во всяком случае был ключ ко многим интимным тайнам Елизаветы Петровны. Но разве наглый, смелый, вдобавок владеющий интимными тайнами человек не мог добиться всего, чего хотел, от особы, отличающейся легкостью нравов и доступностью, тем более что он жил в непосредственной близости от нее?
Во всяком случае можно сказать, что два иностранных агента — Нолькен и Шетарди, — имевшие тайные дипломатические сношения с Елизаветой Петровной, относились к Лестокц без подозрений. Что же касалось Столбина, то он бывал очень рад, когда при посещении им царевны Лесток не присутствовал. Так и теперь он был очень доволен, увидав, что лейб-медика нет.