Людовик и Елизавета
Шрифт:
V
В СВОЕЙ СФЕРЕ
Отправив Шмидта-Алексеева-Столбина к царевне Елизавете, Шетарди погрузился в глубокую задумчивость. Он впервые чувствовал себя выбитым из седла, выброшенным за пределы своей сферы.
Сферой хитроумного французского дипломата были мелкие придворные интриги, ряд изящных обманов, тонко нанизанных друг на друга, сплетни, игра в политические бирюльки… А тут ему пришлось столкнуться лицом к лицу с реальной политикой, к которой он, несмотря на всю свою самоуверенность, сам чувствовал себя мало пригодным.
Заигрывать с Минихом, с принцессой Анной Леопольдовной,
К тому же, по привычке к интригам, он зарвался и осуществление переворота сегодня дорого стоило бы ему.
"Франция все равно добьется всего, что ей нужно, — думал он, — добьется через Швецию, которая станет госпожой положения в России, будучи в свою очередь кругом обязана правительству Людовика Пятнадцатого. И вот это-то и поспешат поставить мне на вид. Вот, дескать, какой молодец этот Нолькен — все устроил, а он, Шетарди, не сумел же! И без того Амело в одном из ответов на мои депеши назвал требования территориальных уступок «преувеличенными», с неудовольствием замечая, что нельзя требовать от дочери разрушения дела отца и что дело пошло бы скорее на лад, если бы я поставил более приемлемые условия и требовал уступки не всех завоеванных Петром земель, а только умеренной части их. Нет, что-нибудь одно: или царевна подпишет посланные ей со Шмидтом условия, или замысел Нолькена будет разрушен! Но удастся ли мне это? Сейчас еще ничего нельзя достаточно отчетливо представить себе. Вот вернется Шмидт, приедет Нолькен…"
Шетарди вдруг прервал свои мысли и с широко раскрытыми от удивления глазами подбежал к окну, в которое мащинально смотрел до этого. Да верить ли ему своим глазам?
Но сомнений быть не могло: действительно, в ворота въезжала, направляясь к подъезду флигеля, сама Любочка Оленина, очаровательная; далеко не строгая и очень болтливая фрейлина ее высочества принцессы Анны Леопольдовны.
Шетарди поспешил позвонить камердинеру и сказал ему:
— Пьер, бегите к подъезду и впустите даму, которая только что подъехала. Проведите ее в мой частный кабинет и постарайтесь, чтобы ее видело как можно меньше глаз!
Распорядившись, он поспешил сам пройти в свой частный кабинет и вошел в него как раз в тот момент, когда из противоположных дверей показалось раскрасневшееся от мороза, задорное, смеющееся личико фрейлины.
— Любочка! — воскликнул Шетарди, как только за девушкой захлопнулась дверь. — Но, Боже мой, какая неосторожность! Среди бела дня, сюда, ко мне, чуть ли не в придворном экипаже!
— Бррр! Какой мороз! — дрожа от холода и подбегая прямо к печке, ответила Оленина. — Нет, моя шубейка окончательно отказывается служить, и с этой точки зрения я действительно совершила подвиг, приехав к такому неблагодарному кавалеру, который с удовольствием уступает свои права печке!
— Но, Любочка, — все еще не приходя в себя от неожиданности, сказал посол, — что скажет принцесса, если узнает, что ты приезжала сюда?
— Поблагодарит меня за самоотверженность, потому
— Да что ты говоришь? Но как это могло случиться? — хватаясь за голову, вскрикнул маркиз.
— Ха! Вот теперь хорошо! — сказала Любочка, потягиваясь, словно ласковая кошечка, перед горячей печкой. — Так это вас заинтересовало, сударь? Но я не скажу ни слова, если вы будете и далее холоднее петербургской зимы! Ну-с, милостивый государь, — повелительно кивнула она, подходя к нему и протягивая пухленькие, розовые губы, — я жду!
Шетарди кинулся к ней, обхватил ее обеими руками и несколько раз с непритворной страстью поцеловал ее.
— Иди сюда, дорогая! — сказал он потом, не выпуская ее из объятий и увлекая к большому дивану, стоявшему вблизи печки. — Садись вот так… — он усадил девушку к себе на колени, — и рассказывай!
— Как я рада видеть тебя, милый Жак, как я счастлива побыть в неурочное время со своим котиком! — сказала Любочка, грациозно прижимаясь к маркизу, у которого, словно у заправского «котика», даже усы затопорщились от близости этой обольстительной девушки. — Я еще вчера рвалась к тебе, потому что у меня были новости, но никак не могла. Понимаешь, случилась такая смешная история…
— Ой, Любочка! — смеясь перебил ее Шетарди, — уж я знаю тебя! Если ты начнешь теперь рассказывать мне все смешные истории, которые случились с тобой в это время, то мы и в два дня не доберемся до сути!
— Уж что правда, то правда, люблю поговорить! — согласилась девушка. — Ну, так вот, вчера я досадовала, что не удалось вырваться к тебе, а теперь рада, потому что сегодня имеются уже новые новости! Уж я ломала-ломала голову, как бы выбраться! И что же мне помогло? Необычайная ленивость принцессы!
— Ленивость? — удивленно переспросил Шетарди.
— Ну да. Ведь она ленива до ужаса, а к тому же еще неаккуратна, грязна до отвращения. Нас, русских, упрекают в неопрятности, но хороша же эта немка! Ведь она по три дня не встает с постели, чтобы не одеваться, а главное — не умываться, потому что воды она боится больше нечистой силы! И вот Менгден рассказала ей, будто у французского посланника имеется такая мазь, которая заменяет и воду, и мыло…
— Что за чушь! — воскликнул маркиз.
— Ну, заменяет в том смысле, что если утром намазать лицо и руки мазью, а потом вытереть полотенцем, то кожа становится чище, чем от мытья, и очень нежной, матовой… Есть такая мазь?
— Приблизительно — да. Ее употребляют для смягчения кожи, но после тщательного мытья… Ну, да сойдет и так для твоей принцессы-замарашки! Что же, она прислала тебя ко мне просить этой мази?
— Да. Она уверяла, что заметила, какие жадные взгляды маркиз бросает на меня на каждом приеме и балу; уверяла, что я произвела неотразимое впечатление на вашу милость и, следовательно, вы мне не откажете. Вот она и попросила меня придумать предлог для посещения. Я, конечно, сейчас же сообразила. Нарышкин, скрывшийся во Франции, — мой дальний родственник; мне хотелось бы послать ему письмо, так нельзя ли, дескать, отправить это послание с дипломатической почтой? Принцессе эта мысль очень понравилась, так как ей, кроме всего прочего, хотелось убедиться, охотно ли французское посольство помогает сноситься с беглыми русскими. Но, конечно, это — мысль не ее, а этой противной Юльки Менгден!