Людовик IX Святой
Шрифт:
Так что же, крестовые походы истребили людей христианского Запада и истощили его богатства? Не думаю. Составить статистику погибших в крестовых походах христиан, смерть которых казалась современникам праведной и славной, но, с точки зрения истории, совершенно никчемной, невозможно, — ясно одно: христианский мир не стал от этого слабее. Единственным действенным результатом крестовых походов, имевшим поистине общественное значение, было то, что в ходе их аристократические династии лишились глав семейств или корней, а некоторых из них ожидало неотвратимое угасание. Что касается экономики, то здесь следует оговорить два момента. Во-первых, издержки на них ограничивались монархией. Затраты на крестовый поход 1248–1254 годов оцениваются в 1 537 540 турских ливров — цифра, относительно мнимой точности которой не стоит питать иллюзий [313] . Она весьма приблизительна, ибо статистические документы, позволяющие использовать квантитативный подход к историческим реальностям, в середине ХIII века находятся еще на начальной стадии формирования. Если же сравнить эту предполагаемую цифру с более реальной цифрой годового королевского дохода — 250 000 турских ливров, то может создаться впечатление, что Людовик IX опустошил кассы, заполненные его дедом Филиппом Августом; что касается краткого правления его отца Людовика VIII (1223–1226), то оно в данном случае не так уж и важно. Такой гипотезе противоречат два факта. Прежде всего только часть расходов на крестовый поход пришлась на королевскую казну. Больше всего средств поступило от городов и от духовенства. Жуанвиль повествует, что, будучи в Акре летом 1250 года, после освобождения Людовика, и присутствуя на совете вместе с легатом и прочими высокопоставленными лицами, решавшими, оставаться ли королю в Святой земле или возвращаться во Францию, он выступил против тех, кто надеялся на возвращение по экономическим причинам, сказав, что, насколько ему известно,
313
К этим подсчетам, содержащимся в издании: Recueil des historiens… T. XXI. P. 513 sq., следует относиться с осторожностью: Sivery G. Saint Louis et son siecle… P. 466–467. Эта цифра уже приводится в изд.: Le Nain de Tillemont. Vie de Saint Louis. T. IV. P. 45.
314
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 233.
Король сказал: «Позовите сенешала». Я приблизился к нему и опустился перед ним на колени; и он повелел мне сесть и сказал так: «Сенешал, вам известно, что я всегда очень любил вас, а мои люди говорят, что вам сейчас туго. Почему?» — «Сир, ничего не поделаешь; вы ведь знаете, что я попал в плен, когда мы плыли по реке, и у меня ничего не осталось; я потерял все, что имел». И он спросил, чего бы я хотел. И я сказал ему, что мне требуется две тысячи ливров до Пасхи, то есть на две трети года [315] .
315
Ibid. Р. 241.
Людовик IX не был мотом и не любил, когда у него выпрашивали деньги. Он сам подсчитал, сколько нужно Жуанвилю. А нужно ему было трех рыцарей — по четыреста ливров на брата. Король «посчитал на пальцах»: «Ваши новые рыцари, — сказал он, — обойдутся в тысячу двести ливров». Оставалось еще восемьсот ливров на «покупку коня и вооружения и на пропитание рыцарей». Такова была смета, и Людовик счел ее разумной: «Воистину, я не вижу здесь ничего лишнего, и вы остаетесь при мне». За это Жуанвиль, являвшийся сенешалом графа Шампанского, а не короля, для которого он был лишь арьер-вассалом, стал вассалом самого короля и должен был принести ему оммаж. По истечении контракта, на Пасху 1251 года, Людовик спросил его, не хочет ли он еще годик остаться при нем. Жуанвиль предложил королю «новую сделку», и так как он запросто говорил с королем, то сказал ему:
«Поскольку вы сердитесь, когда вас о чем-либо просят, то я хотел бы условиться, что, если я попрошу вас о чем-то в течение этого года, вы бы не сердились; а если вы мне откажете, я тоже не буду сердиться». Услышав это, король звонко рассмеялся (si commenca a rire moult clairemant) и сказал, что оставляет меня на этом условии; и, взяв за руку, повел в присутствии легата к своему совету и повторил им наш договор; и они очень развеселились, ибо в этом лагере я разбогател [316] .
316
Ibid. Р. 275.
Две другие крупные статьи королевских расходов — покупка кораблей и реконструкция укрепленных замков в Святой земле. Но в данном случае проблема требует совсем иного осмысления. В ХIII веке еще не было ни материальных, ни ментальных структур, которые соответствовали бы тому, что мы называем экономикой. Современным историкам (они все, как один, считают, что королевские доходы действительно были растрачены на крестовый поход) представляется, что сооружение соборов обернулось тем, что они поглотили огромные денежные суммы производственных инвестиций и замедлили, если не подорвали, экономический подъем. Но понятие «производственных инвестиций» не соответствует ни экономической, ни ментальной реальности того времени. Доходы, получаемые королем с его домена (при отсутствии всякого регулярного налогообложения), плюс чрезвычайные доходы, получаемые им с городов и духовенства в таких редчайших случаях, как, например, крестовый поход, должны были идти на оплату всех его жизненных потребностей и потребностей его людей, а также военных действий. Людовик не был человеком, любившим роскошь и сорившим деньгами; и если бы крестовый поход не состоялся, то суммы, потраченные на него, спокойно лежали бы в его казне, где в донжоне Тампля в Париже их преданно охраняли тамплиеры, или они пошли бы на другие военные походы. А ведь Людовик IX организовал не только крестовый поход; в начале своего правления, в 1242 году, он воевал с англичанами и графом Тулузским, выступал против мятежных баронов, а в 1240 году направился в Лангедок, после чего в стране воцарился удивительный мир и порядок, сохранившийся до крестового похода 1270 года, тем более катастрофичного, что он был недолгим. Конечно, Людовик не обогатил королевскую казну, как это сделал его дед, но между крестовыми походами и мирными периодами финансовый баланс, похоже, был скорее нулевым, чем со знаком минус.
В культурном плане крестовый поход явил собою отказ от диалога, а не повод для обмена. Война была помехой для культурного обмена. С одной стороны, христиане почти ничего не позаимствовали на Востоке и почти ничего туда не привнесли. Крупный американский исследователь Ближнего Востока Б. Льюис удивлен: «Влияние крестоносцев на страны, которыми они правили почти двести лет, во многих отношениях было поразительно слабым» [317] . С другой стороны, воздействие христиан Запада на восточный мир осуществлялось не только в крестовых походах. Нередко пишут, что то или иное европейское новшество XII–XIII веков было завезено с Востока крестоносцами, но это чистый вымысел. Речь идет или об изобретениях и нововведениях, сделанных самими христианами в Западной Европе, или же действительно о заимствованиях с Востока, но случившихся гораздо раньше, в процессе торгового обмена, или осуществленных через средиземноморские зоны контактов, прежде всего в Испании и в Сицилии, где войны сосуществовали с культурным обменом. Если взаимное уважение и было, то оно не выходило за рамки некоего общего рыцарского идеала, который, особенно в ХII веке, вдохновлял франкских сеньоров Востока и мусульманскую знать в Сирии-Палестине [318] . Перед лицом истории это было смехотворное уважение двух уходящих в прошлое общественных классов, один из которых внес огромный вклад в дело стерилизации мусульманского мира Ближнего Востока и прекращении его поступательного движения, а другой не сумел затормозить эволюционный процесс в Западной Европе, в значительной мере обернувшийся против него.
317
Lewis В. Comment l’Islam a decouvert l’Europe. P., 1984. P. 17.
318
См. замечательное изложение автобиографии одного знатного мусульманина из Сирии ХII века: Miquel A. Ousama, un prince syrien face aux croises. P., 1986. Вспоминается фильм Ж. Ренуара «Великая иллюзия»*.
*Вышедший на экраны в 1937 г. фильм французского режиссера Ж. Ренуара «Великая иллюзия» (он включен группой экспертов в число двенадцати лучших фильмов всех времен и народов) посвящен жизни военнопленных в немецком лагере во времена Первой мировой войны и отношениям их между собой и с лагерной администрацией. При вручении многочисленных премий, которые присуждались этому фильму, неизменно подчеркивалось: «за гуманизм». Следует отметить, что одним из главных героев фильма является лейтенант (в 1937 г. — полковник) Шарль де Голль, мало кому известный в момент выхода фильма. Среди персонажей — его товарищ по плену русский поручик (во время съемок фильма — все еще Маршал Советского Союза) М. Н. Тухачевский.
Историки охотно подхватили остроту, некогда оброненную мною: «И я не вижу ничего иного, кроме абрикоса, который христиане, возможно, узнали благодаря крестовым походам» [319] . Ныне я стал, пожалуй, еще большим пессимистом, ибо христианскими крестовыми походами был взлелеян и возрожден дух исламской священной войны джихада [320] [321] . Еще больше, чем в Средневековье, реакция против средневекового крестового похода проявилась в XIX веке, и отголоски этого не лишены агрессивности «интегристского» пробуждения в современном исламе. Но и крестовый поход (по которому еще тоскуют в Западной Европе), и джихад — это экстремистское проявление веры. И я разделяю точку зрения С. Рансимэна: «Высокие идеалы крестового похода были искажены жестокостью и алчностью, дерзостью и упорством, слепым и оголтелым благочестием, и священная война превратилась всего лишь в затянувшийся акт нетерпимости во имя Божие, а это грех даже против Духа» [322] .
319
Le Goff J. La Civilisation de l’Occident medievale. 1984. P. 85; Пер. на рус. яз.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 67.
320
«По мере того, как христиане забывали крестовые походы, дух джихада начинал вселяться в мусульман, развязавших новую священную войну во имя их веры, чтобы сначала отобрать у христианских завоевателей все, чего те их лишили, а затем победной поступью распространить слово и власть ислама на новые страны и новые народы, которые никогда их не знали» (Lewis В. Comment l’Islam a decouvert l’Europe… P. 17). Cм.:
Sivan E. L’Islam et la Croisade: Ideologie et propagande dans les reactions musulmanes aux croisades. P., 1968;
Daniel N. Islam and the West: The Making of an Image. Edinburg, 1960; Idem. The Arabs and Medieval Europe. L., 1975;
Maalouf A. Les Croisades vues par les Arabes. P., 1983;
Weber E., Reynaud G. Croisade d’hier et djihad d’aujourd’hui. P., 1990;
Cardini F. Noi e l’Islam. Un incontro possible? Roma, 1994.
321
Весьма распространенная неточность. Понятие «джихад» (араб, «рвение») означает обязательное для каждого мусульманина рвение в деле распространения ислама. Различаются четыре вида джихада:
1) в себе — то есть самовоспитание в духе ислама;
2) в семье — воспитание близких в том же духе;
3) мирный джихад, то есть миссионерство;
4) военный джихад, он же газават, — священная война.
Именно последний часто именуется джихадом вообще.
322
Runciman S. A History of the Crusades… P. 480; см. также: The Crusades Motives and Achievements / Ed.J. A. Brundage. P. 81.
Иногда в средневековом крестовом походе усматривают и самую раннюю стадию западноевропейской колонизации [323] . В чем-то это суждение верно. Есть некий параллелизм, например, между пуланами [324] и черноногими (pieds-noirs) в современной Северной Африке [325] . Этот термин, в противоположность крестоносцам, которые, по определению, бывали «проездом», относится к франкам, родившимся в Святой земле и постоянно там проживающим; они были «детенышами» коней (рыцарей) первого поколения завоевателей Святой земли, которые там прижились. С конца XII века, по мере того как ослабевали связи между христианским Западом и латинскими государствами Сирии-Палестины, первоначальный смысл этого понятия утрачивался. Европейцы ставили в вину «пуланам» («жеребятам») то, что они усвоили обычаи, близкие к мусульманским, что они уживаются с ними, то, что они уже не защищают свою веру и придерживаются того, что в наши дни называется терпимостью, — такое слово и явление, за весьма редкими исключениями, было неведомо западным христианам ХII — ХIII веков. В ХIII веке это понятие постепенно превращалось в устах европейцев в бранное слово, и между пуланами и крестоносцами разверзлась пропасть. Жуанвиль приводит красноречивый и яркий пример. На той неделе, когда Людовик IX поставил своих советников перед выбором: возвращаться во Францию или оставаться в Святой земле, Жуанвиль, идя против мнения большинства, горячо поддержал предложение остаться на Востоке. Его слова вызвали яростный протест, и спорщики до того распалились, что, например, старый и славный рыцарь мессир Жан де Бомон, которому не терпелось вернуться во Францию, в присутствии короля и всего совета назвал своего племянника, мессира Гийома де Бомона, маршала Франции, высказавшего противоположное мнение, «грязной свиньей»! Что касается Жуанвиля, то он повествует:
323
Prawer J. The Latin Kingdom ofjerusalem: European Colonialism in the Middle Ages. L., 1972.
324
Poulain (фр.) — жеребенок. — Примеч. пер.
325
«Черноногие» — пренебрежительное прозвище европейцев (преимущественно французов), родившихся в колониях (в основном в Алжире), людей, как правило, малоимущих.
Крестьян в этой стране называют жеребятами, и мессир Пьер д’Аваллон, побывавший в Суре (Тире), слышал, как меня называли пуланом, ибо я посоветовал королю остаться с пуланами. Тогда монсеньер Пьер д’Аваллон сказал, чтобы я не робел перед теми, кто называет меня жеребенком, а отвечал им, что лучше быть жеребенком, чем дохлой клячей вроде них [326] .
Бытует мнение, что крестовые походы способствовали становлению самосознания христианского мира Запада и свидетельствовали о некой новой религиозности. Если это так, то они, конечно, были косвенным ответом Западной Европы на мощный подъем XI–XII веков. Этот ответ запоздал и противоречил, во всяком случае в XIII веке, внутреннему развитию христианского мира именно тогда, когда он, несмотря на другую крайность — Инквизицию (от которой Людовик Святой держался на расстоянии, за исключением дел, касающихся евреев), обретает в интериоризации индивидуального сознания более мирное и плодотворное звучание. Людовик Святой был участником и этого процесса.
326
Joinville. Histoire de Saint Louis… P. 237.
Итак, король-крестоносец тоскует по прошлому; с одной стороны, он являет бессилие европейцев заставить прогресс служить преобразованию Западной Европы, с другой — сам участвует в этом преобразовании.
Крестовые походы Людовика Святого знаменуют, — как «La Mort le roi Artu» («Смерть Артура») знаменует собой мрачный апофеоз обреченного на смерть рыцарства [327] , — момент предсмертной агонии крестовых походов, агрессивной фазы христианского мира, ищущего покаяния и самопожертвования. Этот кульминационный момент вобрал в себя тот эгоизм веры, который ценой жертвы верующего, но в ущерб «другому», хватаясь за жизнь, несет нетерпимость и смерть.
327
«Смерть Артура» — анонимный французский прозаический рыцарский роман (ок. 1230), посвященный гибели королевства Артура и вообще всего мира рыцарей Круглого стола. В среде рыцарей происходит раскол: некоторые из них, в частности Говен, возбуждают в короле Артуре ревность, имеющую, впрочем, основания — королева Геньевра находится в любовной связи с Ланселотом, в чем король убеждается лично. Артур идет войной на Ланселота, оставив королевство на своего племянника (а на деле — сына короля от кровосмесительной связи с сестрой) Мордрета. Тот захватывает власть и принуждает Геньевру к сожительству, но она решительно отказывается и обращается за помощью к мужу. Начинается последняя война, в которой Артур и Мордрет наносят друг другу смертельные раны в поединке. Умирающий король прощается со своим верным мечом Эскалибором и уплывает на волшебном корабле в страну мертвых — на остров Авалон. Ланселот и его сотоварищи решают отомстить сыновьям Мордрета. В этом побоище погибают остатки Артурова воинства, немногие уцелевшие вскоре кончают свои дни в глухих обителях. Как анализирует указанный роман современный исследователь: «Колесо истории совершило полный круг (и столь любимый средневековьем образ Колеса Фортуны возникает в романе неоднократно). Почему погибло Артурово королевство? Внешние, так сказать сюжетные, причины этого ясны: это преступная связь Ланселота и Геньевры, это мстительность Говена, предательство Мордрета (предуказанное когда-то совершенным Артуром инцестом). Но есть причины глубинные. Таково движение жизни. Оно необратимо и неодолимо. Этому подчиняются отдельные герои и целое общество, в данном случае королевство Артура. Куртуазный универсум обнаруживает свою неуниверсальность. На смену неопределенности и случайности авантюры, детерминировавшей поведение и бытие молодых героев былых романов, приходит определенность и предопределенность судьбы» (Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976. С. 279–280).