Лжесвидетель
Шрифт:
Двое парней отделились от стены и преградили мне путь. Как во сне.
Она увидела и рассмеялась, тыча в меня пальцем.
Солнце заходило. В фавеле триста тысяч жителей, и все они счастливы.
Я хотел жить с этой девушкой, но боялся умереть в сумерки. Я не умер. Она ушла.
В эту ночь в вагоне Рибб ентропу ^12 приснился человек. Тут требуется разъяснение. Не конкретный человек, предположим, похожий на кого-нибудь, пусть даже на самого Рибб ентропа , а скорее что-то вроде субстанции человека.
Стук
Незаметный маленький человек, правда, с огромным еврейским носом.
Что-то из раннего детства, будто у Рибб ентропа с этим… с этой субстанцией была общая повитуха. Только один из них, возможно даже не сам Рибб ентроп , успел родиться, а другой – нет.
Он вел себя во сне удивительно приятно. Внимал Рибб ентропу : настоящий собеседник. Ему не надо было ничего разъяснять.
Чувствовалось, что он согласен заранее со всеми доводами министра иностранных дел.
– Я боюсь, – сказал Рибб ентроп человечку. – Я боюсь, ибо не понимаю.
В юности Рибб ентроп никак не мог решить – стать грешником или святым. Потом вместе с опытом пришло знание, что это одно и то же.
И каждый раз, делая гимнастику, выбрасывая кулаки вперед, он целил в лицо Бога. Так он воспитывал волю. Бог не отвечал. И он привык оставаться безнаказанным.
– Поезжайте, Рибб ентроп , – сказал фюрер. – У вас свои счеты со
Святым Престолом.
Кожаный портфель лежал рядом с Рибб ентропом . Но человек даже не поинтересовался, что в портфеле, хотя в портфеле ничего не было, так, для важности, ни единой бумаги, всё хранилось в голове у министра. Но даже содержанием этой головы человек не интересовался.
Стоял и смотрел, он так приятно смотрел, шевелясь, как паутина. А
Рибб ентроп лежал и ждал, что поезд качнет, человек, вернее, субстанция человека, одно теплое страстное сострадание, сорвется с места, улетит, и он останется в купе поезда Берлин – Рим один на один с пустым портфелем.
– Вот приеду я в Ватикан, – сказал Рибб ентроп , – там же меня засмеют.
И замялся. Он даже во сне боялся открыть государственную тайну. Но было так приятно видеть открытое лицо, обращенное к Рибб ентропу , несмотря на огромный нос, который попутчик теребил рукой, вероятно, стыдясь.
Глядя на этот нос, Рибб ентроп о чем-то хотел спросить, он только не помнил, о чем.
Если бы одному из тех святош, к кому он сейчас едет, приснился подобный сон, того бы канонизировали. Они все рады производить друг друга в святые.
«Впрочем, – подумал Рибб ентроп , просыпаясь и стараясь удержать сон в памяти, – никакой Иисус Христос мне не снился, а просто что-то замечательно человеческое».
Стало легче понимать, что никто, кроме самого себя, ему в
Папу он тоже причислял к таковым, что-то другое мешало ему поверить в дипломатическую победу. Собственное недоумение, даже испуг, с которым он встретил это задание фюрера.
Приказали – и всё. Могли бы и обсудить, он тоже не последний человек в еврейском вопросе.
Рибб ентроп и раньше замечал, что всё, связанное с пространством, делало фюрера бестактным. Если идея становилась уж совсем невыполнимой, приобретала фантастический размах, он отказывался делиться с ними, требовал немедленного воплощения, будто боялся, что она исчезнет, как мираж. Пространство возбуждало его. Он был архитектор, строитель.
В юности не получилось, тогда у него были только бумага и карандаш, теперь же – весь мир. Он разрушал, чтобы строить.
Да, но договариваться, убеждать, лгать приходилось ему, Рибб ентропу .
Он не отказывался. Лгать он умел и любил. Но только когда понимал – во имя чего. Во имя чего в этот раз? Что связывает фюрера с этими евреями?
– Эй, человечек, помоги мне!
Нечто серое, шевелящееся, похожее на паутину, покорное, с развернутым к Рибб ентропу улыбающимся лицом, которое слегка портил слишком длинный нос.
Поезда, везущие евреев со всех сторон Европы в порты; корабли, наполненные евреями, целые флотилии в сторону Мадагаскара. И стенания, стенания. Далеко не все согласны будут переселиться.
Откуда такая уверенность, что евреи будут благодарны? Евреи вообще не умеют быть благодарными.
Почему они должны согласиться, вот чего не понимал Рибб ентроп .
И хотел спросить, но фюрер заскучал, не дождавшись энтузиазма, сказал только:
– А вы всегда один и тот же, стоите тут с пустыми глазами…
И теперь он стоял посреди ватиканского собора, глядя в упор все теми же пустыми глазами на пробегающих мимо него прелатов, подозревая, что под сутанами у них такие же мощные бицепсы, что и у святых
Микеланджело. Настоящее Христово воинство! Да их бояться надо, а не помощи у них просить.
Адъютанты стояли в стороне, тихо переговариваясь, чтобы не мешать ему, а он бы дорого дал сейчас, чтобы узнать, о чем они думают, видя беспомощность руководителя всего дипломатического корпуса Германии в попытке добиться аудиенции у Папы, о которой было уже договорено, черт бы побрал этого графа Чиано, всех этих итальянцев, пекущихся о евреях больше, чем о своих союзниках.
Он испытал в этот момент такую ненависть к католицизму, что даже не заметил, что уже давно богохульствует, стоя посреди храма.