М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Лермонтов, входя в гостиную, устроенную на станции,
скомандовал содержателю ее, почтенному толстенькому
немцу, Карлу Ивановичу Грау, немедленно вставить
во все свободные подсвечники и пустые бутылки свечи
254
и осветить, таким образом, без исключения все окна.
Распоряжение Лермонтова встречено было сочувствен
но, и все в нем приняли участие; вставлялись и зажига
лись свечи; смех, суета сразу расположили к веселью.
Во время ужина тосты и пожелания сопровождались
спичами и экспромтами. Один из них, сказанный
нашим незабвенным поэтом Михаилом Юрьевичем,
спустя долгое время потом, неизвестно кем записанный,
попал даже в печать. Экспромт этот имел для меня
и отчасти для наших товарищей особенное значение,
заключая в конце некоторую, понятную только нам,
игру слов. Вот он:
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну.
Едет он, томим печалью,
На могучий пир войны;
Но иной, не бранной, сталью
Мысли юноши полны 1.
Само собою разумеется, что ужин кончился обиль
ным излиянием чувств и вина. Предшествуемый снова
хором полковых трубачей, несомый товарищами до
кибитки, я был наконец уложен в нее, и тройка в карьер
умчала меня к Москве.
Не помню, в каком-то городе, уже днем, разбудил
меня человек, предложив напиться чайку. Очнувшись
наконец, я немало был удивлен, когда увидел, что кру
гом меня лежали в виде гирлянды бутылки с шампан
ским: гусарская хлеб-соль на дорогу.
* * *
Сухопутное странствование наконец кончилось при
бытием в Тамань. В то время, то есть в 1838 году, полве
ка тому назад, Тамань была небольшим, невзрачным
городишком, который состоял из одноэтажных домиков,
крытых тростником; несколько улиц обнесены были
плетневыми заборами и каменными оградами. Кое-где
устроены были палисадники и виднелась зелень. На
улицах тихо и никакой жизни. Мне отвели с трудом
квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком
утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка
эта состояла из двух половин, в одной из коих я и по
местился. Далее, отдельно, стояли плетневый, смазан-
255
ный глиной сарайчик и какие-то клетушки. Все эти
невзрачные постройки обнесены были невысокой камен
ной оградой. Однако домик мой показался мне
приветливым: он был чисто выбелен снаружи, соломен
ная крыша выдавалась кругом навесом, низенькие
окна выходили с одной стороны на небольшой дворик,
а с другой — прямо к морю. Под окнами сделана была
сбитая из глины завалина. Перед крылечком торчал
длинный шест со скворешницей. Внутри все было чисто,
смазанный глиняный пол посыпан полынью. Вообще
как снаружи, так и внутри было приветливо, опрятно
и прохладно. Я велел подать самовар и расположился
на завалинке. Вид на море для меня, жителя болот,
был новостью. Никогда еще не случалось мне видеть
ничего подобного: яркие лучи солнца, стоявшего над
горизонтом, скользили золотою чешуею по поверхности
моря; далее синеватые от набегающих тучек пятна
то темнели, то снова переходили в лазуревый колорит.
Керченский берег чуть отделялся розоватой полоской
и, постепенно бледнея, скрывался в лиловой дали. Белые
точки косых парусов рыбачьих лодок двигались по
всему взморью, а вдали пароходы оставляли далеко
за собой черную струю дыма. Я не мог оторваться
от этого зрелища. Хозяин мой, старый черноморец,
уселся тоже на завалинке.
— А что, х о з я и н , — спросил я, — много ли приехало
уже офицеров? И где собирается отряд?
— Нема, никого не бачив.
Расспрашивать далее было нечего; флегматическая
натура черноморца вся так и высказалась: его никогда
не интересуют чужие дела.
— Погода б у д е , — сказал он, помолчав немного.
— А почему так? — спросил я.
— А бачь, птыця разыгралась, тай жабы заспивали.
Я взглянул вниз с отвесной горы на берег. Сотни
больших морских чаек с криком летали у берега; то са
дились на воду, качаясь на волнах, то снова подыма
лись с пронзительным криком и опять приседали
качаться. Солнце окунулось в море. Быстро начало
смеркаться; яркие отблески исчезли; вся даль потемне
ла, «зайчики», катившиеся до того к берегу друг за
другом, превратились в пенистые волны и, далеко забе
гая на берег, с шумом разбивались о камни. Задул
холодный ветер с моря; рыбачьи лодки спешили к при
стани; все стемнело вдруг. Послышались далекие
256
раскаты грома, и крупные капли дождя зашумели
в воздухе. Надо было убираться в хату. Долго не спа
лось мне под шум бушующего моря, а крупные капли
дождя стучали в дребезжащие окна. Буря бушевала
недолго; налетевший шквал пронесся вместе с дождем,
и все снова стихло. Мне послышалось где-то очень