М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
детеля Н. С. Мартынова их исправить. Но за верность
общего очерка я ручаюсь.
Нужно ли затем возражать на некоторые журналь
ные статьи, придающие, для вящего прославления
Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злона
меренного, презренного убийства? Стоит ли опровергать
рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемир
ного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов,
подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйся,
а не то убью», и проч., проч.; наконец, что должно
признать вызовом, слова ли Лермонтова «потребуй
у меня удовлетворения» или последовавшее затем
и почти вынужденное этими словами самое требование
от Мартынова.
Положа руку на сердце, всякий беспристрастный
свидетель должен признаться, что Лермонтов сам,
можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего
противника в такое положение, что он не мог его не
вызвать 16.
Я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта,
не смею судить так утвердительно, как посторонние
472
рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для
славы Лермонтова, ни для назидания потомства обви
нять кого-либо в преждевременной его смерти. Этот
печальный исход был почти неизбежен при строптивом,
беспокойном его нраве и при том непомерном самолю
бии или преувеличенном чувстве чести (point d'honneur),
которое удерживало его от всякого шага к примирению.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ОПРАВДАНИЕ
ЛЕРМОНТОВА ОТ НАРЕКАНИЙ Г. МАРКЕВИЧА
В одном из последних номеров журнала «Русский
вестник» мы прочли в повести г. Маркевича «Две
маски» 1 следующую невероятную фразу: «и Лермонтов,
скажу мимоходом, был прежде всего представитель
тогдашнего поколения гвардейской молодежи».Это
столько же верно, как если б мы написали, что Пушкин
был представитель придворной молодежи, потому что
носил камер-юнкерский мундир, как Лермонтов лейб-
гусарский. Так как из знакомых и друзей поэта я оста
юсь едва ли не один из последних в живых и на меня
пал жребий быть свидетелем последних его дней
и смерти, то я считаю своим долгом восстановлять
истинное понятие о нем, когда оно нарушается такими
грубыми искажениями, как вышеприведенное заявление
г. Маркевича. Впрочем, может быть, что в тех видах,
в коих редактируется «Русский вестник», требуется
именно представить Лермонтова и Пушкина типами
великосветского общества, чтобы облагородить описа
ние этого общества и внушить молодому поколению,
не знавшему Лермонтова, такое понятие, что гвардей
ские офицеры и камер-юнкеры тридцатых годов были
все более или менее похожи на наших двух великих
поэтов по своему высокому образованию и образу
мыслей. Но это не только неверно, но совершенно
противоположно правде, и фразу г. Маркевича надо
переделать так, что Лермонтов был представитель
направления, противного тогдашнему поколению вели
косветской молодежи,что он отделился от него при
самом своем появлении на поприще своей будущей
славы известными стихами «А вы, надменные потомки»,
что с того дня он стал в некоторые, если не неприязнен
ные, то холодные отношения к товарищам Дантеса,
473
убийцы Пушкина, и что даже в том полку, где он служил,
его любили немногие.
В статье моей о смерти Лермонтова, напечатанной
в «Русском архиве» 2, я позволил себе сделать легкий
очерк тогдашнего настроения высшего петербургского
общества: парады и разводы для военных, придворные
балы и выходы для кавалеров и дам, награды в торже
ственные сроки праздников 6 декабря, в Новый год
и в пасху, производство в гвардейских полках и пожа
лование девиц во фрейлины, а молодых людей в камер-
юнкеры — вот и все, решительно все, чем интересова
лось это общество, представителями которого были
не Лермонтов и Пушкин, а молодцеватые Скалозубы
и всепокорные Молчалины. Лермонтов и те немногие
из его сверстников и единомышленников, которых
рождение обрекло на прозябание в этой холодной среде,
сознавали глубоко ее пустоту и, не зная куда деться,
не находя пищи ни для дела, ни для ума, предава
лись буйному р а з г у л у , — разгулу, погубившему многих
из них; лучшие из офицеров старались вырваться
из Михайловского манежа и Красносельского лагеря на
Кавказ, а молодые люди, привязанные родственными
связями к гвардии и к придворному обществу, состав
ляли группу самых бездарных и бесцветных парадеров
и танцоров.
Эта-то пустота окружающей его светской среды,
эта ничтожность людей, с которыми ему пришлось
жить и знаться, и наложили на всю поэзию и прозу
Лермонтова печальный оттенок тоски бессознательной
и бесплодной: он печально глядел «на толпу этой
угрюмой» молодежи, которая действительно прошла